[Укус Бога]

Фик
Фэндом: сюрприз - QAF
Название: Маленький шаг для человека
Пейринг: Брайан/Майкл, Брайан/Джастин
Жанр: agnst, drama, hurt/comfort
Рейтинг: R
Размер: макси
Предупреждения: AU с конца первого сезона, OOC и автор-садист
От автора: Фик меняет местами Брайана и Джастина в финальной серии первого сезона. В принципе он уже выкладывался в сообществе, но тут законченная и слегка подредактированная версия.



Фик в комментариях

@темы: Остапа несло, фики, автор-садист, Доктор, а меня вылечат?, Квиры

Comments

[Укус Бога]

Пролог (POV Крис)

Вам когда-нибудь доводилось по-настоящему ненавидеть кого-то? Имейте в виду, когда я говорю ненавидеть, я подразумеваю не жалкие размышления на тему: «Я ненавижу Тома, Пита или Боба, потому что он увел у меня подружку» или например «Я ненавижу все человечество в целом, ведь оно никак не желает понять какой я весь из себя замечательный». Нет, когда я говорю о ненависти, я говорю о том, чтобы ненавидеть всерьез, с душой, с огоньком. Такая ненависть ничем не хуже влечения, она заполняет твои дни без остатка и от нее не избавиться при всем желании. Такая ненависть сродни искусству, а я в ней гребаный Пикассо.
Смешно сказать, но я понятия не имею, когда я осознал, что ненавижу его. Вполне вероятно что, это случилось в тот же самый момент, когда я впервые его увидел. Его появление на школьной парковке, было в этом что-то донельзя эпичное: раздолбанный черный джип с красноречивой надписью «Педик» по всему левому борту и съежившийся на заднем сидении Тейлор (ха, он всерьез полагал, что то, что он сполз на пару дюймов по спинке, избавит его от чести быть Главной сплетней академии Сент-Джеймс ближайшие пару дней?). А потом один из моих идиотов-приятелей решил показать Тейлору какое место занимают педики в иерархии Сент-Джеймса прямо при Нем, и тут же нарвался на подробные и качественные сексуальные инструкции, врать не буду в тот момент Он вызвал во мне невольное уважение, несмотря на то, что пидор.
А еще немного позднее я узнал Его имя. Я просто проходил мимо, когда Тейлор трепался со своей подружкой, как там ее, Чемберс кажется. Да он чуть не писался от восторга! «Я видел лицо Бога…» не, ну он точно из этих, из радужных, не может нормальный мужик так разговаривать! Брайан Кинни, значит?!
Так все это и началось. Дальше я весь год доводил Тейлора - футболисты не очень жалуют гомиков, но по большому счету на Тейлора мне было глубоко наплевать, я мечтал, чтобы на его месте оказался его голубок, который смеет кататься по нашей парковке на своей раздолбанной, но от этого не менее шикарной тачке, посылать нахуй моих приятелей, а главное, главное он заступал дорогу мне, и от этого я не мог перестать думать о нем. И боялся, боялся как маленький сопливый педик, боялся понять чего в этих мыслях больше ненависти или желания, боялся посмотреть ему в глаза.
Да-да, личная встреча у нас все-таки состоялась. Чьего авторства была та идиотская идея наведаться на Либерти Авеню и поглазеть на фриков, сейчас хрен вспомнишь, однако с уверенностью могу сказать, что я здесь ни при чем. И что бы вы думали? Разумеется, мы наткнулись на Тейлора и педиков, с которыми он тусуется, и, разумеется, Кинни был среди них. Тейлор, придурок, неужели он и правда думал, что толпа извращенцев рядом с ним помешает мне вломить ему? Нееет, меня остановила совсем не перспектива вступить в драку с кучкой гомиков, это был ОН.
Он встал впереди Тейлора, загораживая его собой, защищая свою маленькую шлюшку, он не боялся меня, и я читал вызов в темных глазах, мол, давай, если не трусишь, покажи на что способен. Волна слепой ярости затопила меня, и я ответил ему не мене вызывающим взглядом: «ну уж нет, - думал я, – Я еще дам вам того, что вы оба заслуживаете, но это будет на моих условиях. Мне не нужна толпа зрителей, это не хренов Бродвейский театр, этот момент должен принадлежать только мне и тебе»
А дальше он приперся на наш выпускной и я понял, что вот оно, тот самый момент, который весь год не давал мне расслабиться, сводил внутренности предвкушением. Пока Кинни и Тейлор развлекали народ танцем, я потихоньку выскользнул из банкетного зала. Где-то в подсобке рядом со спортзалом, которую я чистил пару месяцев назад, лежала бита…
И вот я здесь. На темной, безлюдной парковке рядом со школой. И сейчас эта отвратительная история, наконец, закончится, я смогу жить свободно, без ненависти, без саморазрушения. Они идут сюда, я слышу их голоса, сжавшись за одной из колонн, приятная тяжесть и гладкость дерева в руке, успокаивает. Вот-вот они поравняются со мной. Все просто как раз-два-три. Он хорош, но у него нет ни единого шанса передо мной, ведь я моложе, быстрее и сильнее (лучший игрок в команде, а может и во всем штате, цыпочки в школе охают, что я гений, а тренер скупо пророчит великое спортивное будущее). Бейсбольная бита в моей руке, лишает его даже надежды на спасение. Все просто как раз-два-три. Внезапно появиться из-за колонны, отшвырнуть Тейлора в сторону, как котенка, и с разворота ударить Его, вложить в удар ярость, ненависть и вожделение. Он пытается защититься, но не успевает – против лома нет приема, против бейсбольной биты, как выяснилось, тоже. Тело с шумом падает на бетон. Прощай, чертов ублюдок, наконец-то ты перестанешь мучить меня…

[Укус Бога]

1.
Сознание воспринимает реальность фрагментарно, с перебоями, как старый телевизор на кухне у Дэбби во время грозы. Боль. Мощный толчок куда-то под ребра, ощущение бетонного пола под локтями, звон в голове. Звук. Короткий свист замаха, удар, вскрик, грохот падения и топот удаляющихся ног. Зрение. Цветные мушки рассеиваются перед глазами, и Джастин видит то, чего не может, не должно быть, только не в этой вселенной, то, что еще мгновение назад было Брайаном Кинни. Подбежать, вцепиться в насквозь промокшие темные складки ткани вокруг шеи, игнорировать странные звуки, которые лезут в уши, всхлипы, прерывистые вздохи, навязчивое бормотание. А ведь это он сам, внезапно проносится в обескураженных, ни черта не соображающих мозгах, и вдруг истерично бегающие по неподвижному телу пальцы натыкаются на биение жилки, под бледной кожей, слабое, но частое, и Джастин захлебывается собственными всхлипами.
Скорая появляется почти мгновенно, или просто время проносится мимо него со скоростью гоночного болида и в следующий момент Джастин обнаруживает себя, съежившимся на пластиковом стуле в приемной. Он комкает что-то в руках, стягивает, растягивает, практически рвет, и, опустив глаза, видит шелковую ленту брайанова шарфа, вот только тот уже не белый, а насыщенно пурпурный от пропитавшей его крови, крови Брайана, и Джастин не может понять, где крови все-таки больше на шарфе или на его руках. Это все его вина! Если б не желание поразить всех своей ебаной неповторимостью, если б не война с Хоббсом… Это все его вина, и кровь самого дорогого в его жалкой, дурацкой жизни человека на его руках. Никогда еще это выражение не имело столь буквального смысла.
Он не замечает, когда появляются остальные, просто в один момент поднимает голову и видит Майкла, Дэбби, Линдси… Мэл нет, и Джастин думает, что она осталась с ребенком. Здесь даже Эммет и Тэд., сидят, обнявшись, и Эммет тихо хнычет, уткнувшись в плечо друга. Дэб пытается обнять его тоже, и Джастин резко отшатывается, почти падая со стула. Он не достоин сочувствия, он последний кого стоит утешать, ибо все они оказались здесь по его вине. В каком-то странном неконтролируемом порыве он поднимает глаза на Майкла и читает в его взгляде, полном боли и отчаяния, отражение тех же самых мыслей. Майкл единственный кто может понять его, сказать правильные слова, потому что сейчас у них на двоих одни мысли, потому что он тоже любит Брайана. Не так как остальные, как Джастин, до кровавых слез, просто Джастину повезло чуть больше, но то, что могло стать пониманием и поддержкой, обращается в ненависть, пылающую в черных глазах, и Джастину страшно смотреть в лицо Майклу.
Они молчат, и это правильно, надежда – все, что у них есть, а надеяться всегда проще в тишине. Они молчат и ждут, и шум открывшейся стеклянной двери бьет по ушам как грохот падения. Доктор, взмыленный и уставший, на измученном лице никаких эмоций, он говорит тихим голосом, обращаясь ко всем сразу и ни к кому конкретно. Джастин пропускает звуки через свою голову, не вникая в слова, в которые они строятся, и только потом до него доходит, что именно сказал врач «мне жаль … мы сделали все, что могли…»
- Неправда! – кричит он, хватаясь за голову. – Нет!
Им не жаль, нисколечко. Они не понимают, это ведь просто очередной пациент, очередной рабочий день. Они не понимают, что только что наступил конец света. По меньшей мере для двух человек.
- Солнышко, - голос Дэбби звучит приглушенно, как из плохого радиоприемника.
«Больше нет - думает усталый мозг, - уже не для кого светить. Солнце не может существовать, если больше нет его вселенной. БРАЙАН!» Из груди рвется отчаянный, хриплый вой…
… Из груди рвется отчаянный, хриплый вой, и Джастин рывком просыпается. Сердце бьется с такой частотой, что почти больно, не хватает воздуха, липкий пот неприятно холодит кожу. Он тяжело дышит и вслушивается в ночь, но вокруг тихо, все уже привыкли, а ведь первое время каждую ночь после таких пробуждений мать приходила к нему в комнату и оставалась с ним до утра. Он переехал домой в тот же день, когда вернулся из больницы и на следующую ночь ему приснился кошмар, который не покидает его вот уже две недели. Все было почти как тогда – стоянка, скорая, шум стеклянной двери… за исключением единственной детали – холодный усталый голос, который в реальности рассказал про кому, и про то, что состояние тяжелое, но стабильное и посоветовал надеяться, во сне говорил, что Брайан умер, что Брайана было не спасти.
Джастин всхлипывает и прижимает ко рту кулак. Ему страшно, его колотит. Потому что он до безумия боится, что однажды не найдет выхода из своих кошмаров и навсегда потеряется в мире, где Брайана больше нет. На часах пол-четвертого утра, и Джастин сворачивается калачиком на своей постели, постепенно успокаиваясь. Конечно, он больше не уснет, но он может подождать утра, чтобы утром снова быть в больнице, едва только начнутся часы посещений. Он торчит там каждый день, пока больничный персонал не прогоняет его домой в разгар ночи, исчезая из палаты только на то время, когда к Брайану
приходит Майкл. Они так и не сказали друг другу и пары слов за все эти недели, но еще тогда в больнице, когда Майкл увел рыдающую Дэбби домой, они столкнулись у дверей, и во взгляде Майкла Джастин прочитал все невысказанное.
«Он здесь по твоей вине, - бешено горели черные глаза, - еще раз увижу тебя рядом с ним – пожалеешь»
«Я знаю, - с тоской смотрели голубые, - прости меня»
Они разошлись тогда, и Джастин действительно старался не попадаться ему на глаза все это время. Он был так виноват перед Майклом, и отлично понимал, за что тот его ненавидел, но сдержать свое обещание и держаться от Брайана подальше не мог физически. Каждая секунда, проведенная вне больничных стен, вдалеке от родного человека, под грубой казенной простыней, превращала сердце в кровавый фарш.
Из собственных мыслей его вытаскивает телефонный звонок, он чуть не падает с кровати, выпутываясь из одеяла, и несется к телефону, надеясь добраться до трубки раньше, чем тот перебудит весь дом. И кому пришло в голову звонить в такое время?
Набрав в грудь столько воздуха, сколько требуется для произнесения длинной тирады, повествующей о том, как он относится к звонкам с утра пораньше, Джастин подносит трубку к уху и давится заготовленной речью
- Солнышко, это ты? – голос Дэбби звучит на октаву выше чем обычно – признак немалого волнения.
- Дэбби? – сердце заходится в тревоге, Дэбби не позвонила бы просто так, - Что-то не так? Что-то с Брайаном? - кровь стучит в ушах молотками испанской инквизиции, и внезапно становится трудно дышать.
- Да, это Брайан. Он, он очнулся … - Дэб, на секунду прерывается, а потом в трубке раздается ее смех, радостный такой, облегченный. Настоящий счастливый человеческий смех, и тугой узел у него в груди начинает понемногу отпускать.
-Это замечательно, Дэб! Потрясающая новость! Спасибо тебе. – Джастин зажмуривает глаза и улыбается сияющей, «солнышкиной» улыбкой. Этот день, едва начавшись, уже стал лучшим днем в его жизни.
- Сегодня с утра, когда начнутся часы посещений, мы все собираемся к нему, - из трубки до него доносится командный тон, - жду тебя там!
-Что? - Джастин на мгновение теряется, и хорошее настроение исчезает так же стремительно, как и появилось. – Дэб, я … у меня не получится… прости меня… я правда не могу, - он бормочет извинения запинающимся языком и поскорее вешает трубку, не дожидаясь реакции на другом конце провода.
Свернуться, сжаться на полу рядом с телефоном, задавить внутри грызущую боль.
- Как я могу придти к нему, когда все случившееся с ним моя вина? – спрашивает он у пустой комнаты, размазывая по щекам соленые дорожки. – Он не захочет видеть меня, а я не могу причинить ему еще большие страдания.
Джастин снова утыкается носом в колени и, глядя пустыми глазами, на телефонную трубку принимает решение. Ему плевать на собственные метания, плевать на тяжесть в груди и кровавые ошметки вместо сердца, но больше никогда в этой жизни Брайан Кинни не пострадает из-за него…

[Укус Бога]

2.
Когда-то, еще будучи сопливым пятилеткой, Брайан Кинни очень любил утро. Любил просыпаться еще до рассвета, когда черничный ночной морок становится бледнее, прозрачнее, пока совсем не исчезает, уступая место солнечному свету, слушать, как еще сонные птицы разминают голоса перед утренним концертом. С тех пор прошла уйма времени и сам его образ жизни, состоящий по большей части из тусовок в Вавилоне в разгар ночи, нередко с продолжением в виде постельной гимнастики уже в его собственной квартире, оставляющий на сон пару часов максимум, неотвратимо и логично привел к тому, что он ненавидел это время суток. Когда, толком и не заглянув в царство Морфея, приходится вставать, глушить истошные вопли будильника и, залив в себя убойную дозу кофеина, чтобы хоть чуть-чуть походить на человеческое существо, отправляться на работу. Вдобавок Брайан терпеть не мог больницы. Эта нелюбовь тоже пришла оттуда, из далекого детства, но с годами не исчезала, а только прочнее укреплялась в сознании. Так или иначе, вид голых, бездушных больничных стен наводил на него тоску и размышления о бренности всего сущего, а стойкий и резкий медицинский запах, непременный атрибут любого подобного заведения – неуемное желание научиться не дышать вовсе, лишь бы только не издеваться больше над своим страдающим носом.
Однако в данный момент Брайан рад и времени и помещению настолько, насколько вообще возможно радоваться в подобной ситуации. Раннее утро, а уж тем более отделение интенсивной терапии дарят ему необходимые тишину и покой, абсолютно невозможные в любое другое время или в любом другом месте. Так что он наслаждается отсутствием посторонних звуков и честно пытается переварить выслушанные полчаса назад новости.
Первым, что он увидел, раскрыв глаза, был потолок, абсолютно уродливый, лишенный даже представления о дизайне, белый потолок, который ни капли не походил на произведение искусства, венчавшее его лофт. Он созерцал его еще несколько мгновений, после чего пришел к выводу, что это странно и что у него слишком болит голова, чтобы раздумывать над странностями. Адская головная боль оказалась странной вещью номер два, и, противореча только что принятому решению, он тут же придумал, как ее охарактеризовать правильнее всего – будто его долго, с душой и со знанием дела лупили собственным мозгом изнутри о череп, а для завершения картины засунули в голову пару гвоздей. Посмаковав метафору еще пару минут, он попробовал предположить, что именно могло бы послужить основанием для всего вышеперечисленного, и столкнулся с загадкой номер три: он не помнил ровным счетом ничего, что могло бы привести к комнате с самым страшным в мире потолком и самой ужасной в его жизни мигрени.
Однако Брайан Кинни был человеком неглупым, с острым аналитическим умом и прекрасно развитым воображением, поэтому, сложив вместе загадочные вещи номер один, два и три, он пришел к достаточно правдоподобной версии происходящего. Итак, вероятно, вчера в Вавилоне (ну предположим что в Вавилоне) он напился/укурился/нанюхался - выберите вариант по вкусу, до абсолютно невменяемого состояния, снял парня (хоть бы симпатичного) и поехал к нему домой (странно, а почему не в лофт-то), и теперь он в квартире у человека с абсолютным отсутствием вкуса, по меньшей мере в том, что касается дизайна интерьера, и с головной болью, которой до сих пор ему испытать не доводилось, и он был бы бесконечно счастлив, если б не довелось и в дальнейшем.
В этот момент входная дверь хлопнула и, скосив глаза, Брайан увидел уставшего, сонного человека в белом халате, на лице которого выражение заспанности и измученности тут же сменилось крайней степенью удивления. Что ж если доктор не ожидал увидеть Брайана, то Брайан уж точно не ожидал увидеть его, ибо это ставило большой и жирный крест на версии, которую он только что состроил. Что, черт побери, он может делать в больнице? Тем временем врач подошел к его кровати почти вплотную и уселся на стул рядом с ней.
- Как Вы себя чувствуете? Вы помните, как Вас зовут? – спросил он проникновенно, доставая из кармана халата блокнотик.
- Конечно помню, - раздраженно отозвался Брайан, - Меня зовут Брайан Кинни. 29 лет, а черт, уже 30. Живу на Фуллер-стрит, дом шесть на углу Тремонт. Будут еще дурацкие вопросы?
- Вы находитесь в больнице, Вы в курсе, мистер Кинни? – врач так и сверлил его внимательным взглядом, задавая рутинные идиотские вопросы, и от этого Брайан почему-то злился еще больше.
-Да, примерно с того самого момента как имел удовольствие увидеть Вас. А что некоторые по халатам не догадываются?
-Мистер Кинни, Вы помните почему оказались здесь?
- Я… - тут Брайан осекся, так как не имел никакого понятия, почему он в больнице, да и вообще о предыдущем дне в целом. Доктор сочувствующе кивнул и принялся говорить, временами сверяясь глазами со снятым с кровати планшетом.
- На вас совершено нападение, на выпускном вечере. Удар бейсбольной битой спровоцировал кровотечение в мозг, и вызвал тяжелые повреждения, мы еле успели, Вы почти умерли у нас на столе, но все-таки состояние оставалось тяжелым до сегодняшнего утра. Вы провели в коме чуть больше двух недель.
-Что?...Две недели?... – Брайан неверяще посмотрел на собеседника. Похоже, теперь пришел его черед задавать глупые вопросы. История, рассказанная врачом, казалась абсолютно безумной. Такое могло произойти с кем угодно, но только не с ним, не с Брайаном Кинни, который из любых схваток выходил победителем. И какой, нахрен, выпускной? Он же отказался приходить, точно отказался! Неосознанным движением, как и всегда в минуты шока, он запустил руку в волосы, вернее попытался. Вместо привычной мягкой копны рука наткнулась на грубую шероховатость бинта, опоясывающего голову, и тут Брайан поверил, поверил во все, сразу и полностью. Прикосновение к символу медицинской повседневности, делало рассказ абсолютно реальным, и не для кого-то,
для Брайана Кинни, который, оказывается, провалялся в коме почти полмесяца и едва не умер от удара по голове.
Врач потянулся, чтобы повесить планшет обратно, и что-то в его позе заставило Брайана напрячься. Стремительно расширяющиеся от ужаса глаза следили за каждым его движением, а в испуганном сознании замелькали совсем другие картинки.
Темно. Они с Джастином идут через неосвещенную парковку, и Брайан привычно отыскивает глазами горбатый черный силуэт своего джипа, поэтому мелькнувшую откуда-то сбоку тень замечает лишь боковым зрением. Еще момент, и Джастин отлетает в сторону и больно ударяется о бетон, а напавший на них придурок разворачивается к нему, и время вдруг замедляет свой ход. Брайан успевает увидеть бешеную ярость в глазах мальчишки и несущуюся на него биту, прежде чем мир вокруг него взрывается огненно-красными вспышками боли. Все вокруг горит огнем и затянуто карминовым маревом, но Брайан еще чувствует прикосновение холодных, трясущихся пальцев к своей шее, еще видит слепящий свет операционной лампы и слышит нервные голоса врачей, прежде чем обессилевшее сознание перестает бороться с кровавыми всполохами и скатывается, наконец, в уютную черноту.
Память возвращалась вместе с алыми горящими спиралями в многострадальных мозгах. Больно. Больно! Брайан отчаянно застонал и прикрыл глаза, умоляя вселенную прекратить эту пытку, пока кожу на внутренней стороне предплечья не ужалила игла и, спустя некоторое время, пришло долгожданное облегчение. С трудом разлепив ресницы, он увидел, как врач смущенно улыбается, разбирая использованный шприц и запуская остатки в урну.
- Легче? – поинтересовался тот, обернувшись к Брайану.
- Да, спасибо, - прошептал Кинни и, скосив глаза на бэйджик на халате, добавил, - Вы спасли мне жизнь, доктор Мердок.
- И в буквальном смысле тоже! - похвастался врач. – Помимо головной боли жалобы есть?
Снова прикрыв глаза, Брайан прислушался к своему телу. Мигрень отвлекала все внимание на себя, и, избавившись от нее, он ощутил то, чего не чувствовал раньше.
- Да. Мне кажется, что я не чувствую своих ног, - испуганно произнес он, глядя на Мердока. На довольном лице на мгновение появилось обеспокоенное выражение, но тут же исчезло.
- Ну, возможна легкая атрофия мышц, Вы же пролежали в коме две недели. Скорее всего ничего страшного нет, но на всякий случай Вы пройдете МРТ через несколько часов, - бубнил доктор, шагая к выходу из палаты, - А пока постарайтесь отдохнуть. Вашему телу нужны силы на восстановление.
Дверь хлопнула еще раз, оставляя Брайана Кинни в полном одиночестве, осознавать все то, что он услышал за последние невероятно насыщенные информацией полчаса.

[Укус Бога]

3.
Доктор Леонард Мердок заканчивает свой утренний обход отделения. Спускаясь по узкой лестнице к посту медсестры, он мысленно уносится вперед на сорок минут, в то блаженное время, когда, сдав дежурство коллегам, он, наконец, вернется домой к любимой жене и потрясающему завтраку. Прикрыв глаза, с выражением тихого блаженства на лице, он предвкушающе втягивает остро пахнущий стерильностью воздух больничных коридоров, представляя себе мягкий, сладковатый запах вафель с корицей и бодрящий аромат только что сваренного крепкого черного кофе, такого как умела варить только Карен. По правде говоря, это и стало одной из причин, которые толкнули его на предложение руки и сердца.
Громко стуча ботинками по лестничным ступеням и утопая в грезах о домашнем уюте, Леонард Мердок мог бы быть абсолютно и бескомпромиссно счастлив, если бы не тревожный червячок где-то в глубине сознания. Парень, что сегодня вышел из комы, словно каким-то образом отвоевал себе уголок его мозгов, и в течение обхода мысли врача постоянно возвращались к нему и его жалобам. Будучи человеком участливым и добросердечным, доктор Мердок искренне радуется своей маленькой победе. Парень очнулся, и это значит, что он будет жить и с ним все будет хорошо, уж этого Леонард постарается добиться. Но по причине собственной же добросердечности Мердок никак не может выкинуть из головы тот ужасный приступ мигрени, который скрутил беднягу так, что тот буквально выл от боли, и фраза о том, что он не чувствует ног тоже не прибавляет спокойствия. «Наверное, стоило бы остаться, чтобы узнать о результатах МРТ» - размышляет доктор, подавив гигантский зевок – давала о себе знать ночь без сна.
От терзаний на тему жертвовать ли завтраком и заслуженным отдыхом после ночной смены его отрывает громкий женский голос, доносящийся от стойки регистратора. Завернув за угол, он обнаруживает небольшую компанию, так плотно сгрудившуюся вокруг стойки, что он не может разглядеть даже макушки низенькой секретарши, спрятавшейся за всеми этими людьми. Голос, как выяснилось, принадлежит слегка полноватой рыжей даме, с дикой прической, которая что-то упорно доказывает перепуганной девушке.
- В чем дело, Шэрон, какие-то проблемы? – интересуется он, вплотную подойдя к собранию, когда секретарша поднимает на него полный надежды и жажды спасения взгляд.
Черноволосый парень, который до этого стоял спиной, оборачивается на его вопрос, и Леонард внезапно чувствует, как по лицу расползается довольная улыбка. Парень, как и вся остальная компания, собирались навестить Брайана, он узнал его, потому что частенько видел во время своих обходов. Чаще него у заветной палаты обретался только тот блондинистый мальчик, которого приходилось выгонять домой каждый вечер. Приглядевшись к компании повнимательней, Мердок приходит к выводу, что и остальных он видел несколько раз у своего пациента, а малыш на руках у высокой блондинки очень похож на человека, палату которого он покинул несколько часов назад.
- Мы пришли… - начинает было говорить брюнет, но доктор перебивает его
- Я знаю, Шэрон, они в шестнадцатую палату, к мистеру Кинни. Пропусти их.
Недоумевающей секретарше не остается ничего кроме как подчиниться, а брюнет и остальные с благодарными улыбками направляются ко входу в отделение.
«Пожалуй я мог бы позавтракать в закусочной, а потом вернуться за результатами» - думает Леонард Мердок, рассеянно улыбаясь Шэрон, когда наверху крепкая рука, осторожно стучит в дверь палаты номер шестнадцать.

[Укус Бога]

4.
Крепкая рука осторожно стучит в дверь палаты номер шестнадцать, и, не дождавшись ответа, Майкл аккуратно входит внутрь и внезапно застывает столбом. Брайан спит. Вид спящего друга заставляет Майкла неожиданно для себя обратиться к Всевышнему с благодарностью, так замечательно не похожа эта картина на то, что он наблюдал здесь еще вчера. Майкл ежится, вспоминая измученное лицо, алебастрово-бледную на фоне темной щетины кожу, заострившиеся черты и, казалось бы, несводимые тени под глазами. Тот Брайан был похож на привидение, бледную тень того человека, которому Майкл совсем недавно обещал, что он будет вечно молодым и прекрасным. Ему никогда еще не было так отвратительно ощущать себя лжецом.
Но Брайан просто спит, и это самое очаровательное зрелище, что Майкл видел в жизни. Золотисто-каштановые волосы разметались по подушке, пушистым нимбом окружают любимое лицо, и почти невозможно удержать в себе желание погладить, зарыться в них пальцами, ощущать кожей мягкость и шелковистость шоколадной копны. Черты расслабленные и удовлетворенные, рот приоткрыт в полуулыбке, аккуратный нос слегка сморщен, как при чихании, и Майкл думает, что это ужасно забавно и при этом до нереальности мило. Длинные, густые ресницы бросают тени на линию идеальной скулы. Брайан кажется таким трогательно беззащитным и хрупким, когда исчезает стена, которой он отделил себя от мира, когда нет живущего в ореховых глазах веселого ехидства, когда едва уловимая жесточинка не прячется в уголке капризных губ. Майкл злится на себя, за то что думает как влюбленный педик. Но с другой стороны это он и есть, так что, хэй, какого черта?
Просто на такого Брайана он мог бы смотреть вечность, не шевелясь, без перерывов на еду и сон. Хоть бы вообще не просыпался! Майкл ухмыляется. Ну просто сказочная принцесса, агнец божий ночью, днем – хуже самого дьявола! Он представляет, что бы с ним стало, если б Брайан каким-то образом узнал, что его только что сравнили с принцессой, и его ухмылка становится еще шире.
Спиной он чувствует, как у двери толпятся остальные, переминаясь с ноги на ногу и теряясь в догадках. Как будет лучше: разбудить Брайана или уйти сейчас, дать тому отдохнуть и вернуться позже. Дилемму разрешает Эммет. Старый, добрый Эм, который проливает напитки, стоит только взять в руки стакан и роняет любую вещь, по недосмотру оказавшуюся в его поле разрушения. Где-то на заднем плане что-то с громким металлическим лязгом валится на пол и Эммет бормочет торопливые извинения, но Майкл не смотрит, не отвлекается на Эма с его очередной катастрофой, он видит только Брайана, и потому видит то, чего не замечают другие.
Брайан просыпается, резко и окончательно, вырывается из уюта и безопасности своих снов, в реальный мир, и этот мир пугает его до чертиков. Съеживается на кровати, вскидывает руку, защищаясь от несуществующей биты – движение в доли секунды, но этого движения достаточно, чтобы Майкл со всего маху грохнулся с высоты своего радужного настроения в пучину кипящей ярости. Блять! Он боится! У него гребаная психологическая травма, и все из-за чертового выпускного! Майкл ненавидит страх в глазах друга, ненавидит мелкого пизденыша, из-за которого они влипли во все это дерьмо, а главное иррационально, но от этого не менее сильно ненавидит себя, за то, что не смог уберечь, не смог защитить. Дурацкая аналогия с принцессой неожиданно вновь всплывает перед затянутыми пеленой бешенства глазами. Что ж он за рыцарь, что за мужчина, если не смог спасти того, кого любит?
Брайан справляется с собой моментально. Разумеется, он же Брайан Кинни, мать его! Никто толком и не заметил ничего, ведь Брай улыбается им, весело, даже почти искренне, только Майкл знает его почти вечность и может разглядеть тоскливый страх, плещущийся на дне выразительных глаз. Кругом щенячьи восторги, улыбки, смех. Все это так не соответствует его нынешним ощущениям, что хочется провалиться под пол, улететь, испариться, что угодно, лишь бы не нарушать идиллию, своей перекошенной от еле сдерживаемого бешенства физиономией, не быть единственным мрачным реалистом в этой компании счастливых романтиков. Ах нет, лучезарная улыбка и затравленный взгляд под ней, не единственным!
Эм внезапно бросается обнимать Брайана! Старая песня, во всей их маленькой банде он наиболее тактилен и падок на эмоции, но… БЛЯТЬ! Майкл скрежещет зубами, Эммет лепечет сбивчивые, испуганные извинения, а Брай… Его, нахрен, колотит! Желание встать грудью, защитить это испуганное совершенство от всего мира, что бы никто больше не смел дотронуться до него, а уж тем более ударить растет в геометрической прогрессии. «Я - раздраконенная курица-наседка» - мрачно констатирует Майкл и удерживается на месте.
- Брайан, ты в порядке? – осторожно спрашивает Линдси. Что за глупый вопрос? Как будто по нему не видно, что он нифига не в порядке!
Брайан страдальчески закатывает глаза.
- У меня блядски болит голова, я только что узнал, что пропустил две недели своей жизни, а еще мне блядски больно. Плюс я не брился и не принимал душ, потому что мне не разрешают вставать с кровати, и да, я не забыл упоминуть, что мне блядски больно?
Мда, вот это – Брайан Кинни. Давно не виделись, старик, я скучал. Тем временем, закрепляя свой успех, он обращается к Теду:
- Теодор, я провел две недели, болтаясь вне своего тела, весь зарос щетиной и не помню, когда принимал душ последний раз, но при этом все равно выгляжу лучше тебя. Скажи мне, вот как у тебя так получается, а?
Бедняга моментально заливается краской и сипло бормочет:
- Рад видеть, что ты в норме, Брайан!
Майклу искренне жаль Теда, но тот исполняет роль мишени для язвительности Брая уже не первый год и привычен к этому, Майклу слишком уж хочется завопить во все горло от радостного осознания того, что, не смотря на все дерьмо, Брайана не сломали, и он будет в норме, рано или поздно. Разумеется, ничего такого он не делает, просто растягивает губы в улыбке и с нежностью смотрит на лучшего друга? Любимого? Он ведь давно все осознал и смирился, он не на что не претендует, просто ждет, вероятно, все дело в том, что недавно он чуть его не лишился, и оттого не может оторвать взгляда, даже на мгновение, ведь если отвернуться, может оказаться что это всего лишь греза…

[Укус Бога]

Занятый своими мыслями, Майкл не обращает внимания на ход беседы и возвращается в реальность только, когда мать ласково трогает его за плечо.
- Идем? Брайану надо отдыхать.
- Идите, я догоню.
Дверь за ней мягко захлопывается, и Майкл вдруг осознает, какое громадное облегчение на него свалилось, когда в палате больше никого нет. Только он, и Брайан, и больше ничего не имеет значения. Он пересекает комнату и садится на стул, максимально близко, но не вторгаясь в личное пространство, не пугая, и тихо спрашивает:
- Хреново тебе, да?
Брайан словно дожидался именно этого вопроса или у него просто не осталось сил играть… Он со стоном прячет лицо в ладони и качает головой.
- Блять, Майки, ты себе и не представляешь насколько, – его голос дрожит, как будто он сейчас заплачет. Но он же Брайан Кинни, поэтому, когда он поднимает глаза, они абсолютно сухие. – Я какая-то гребаная истеричка! Я стараюсь, но ничего не могу с собой сделать, когда кто-то дотрагивается, или даже просто резко машет рукой… Майки, я вижу его… и биту. И меня просто трясет от страха!
Это нервное признание пробивает в груди дыру размером с Питтсбург, а то и весь штат Пенсильвания, и Майкл чувствует, как через нее из легких уходит воздух. Хочется убежать и биться головой о стену, пока не вытрясешь остатки мозгов или сунуть палец в голову и стереть все что услышал, лишь бы не знать, не поднимать глаза на встречу напряженному, отчаянному взгляду.
- Ты помнишь все, что с тобой произошло? – голос выше и выше, и кто еще тут истеричка?
- До секунды. И, знаешь, Майки, я хотел бы забыть.
-Да, я тоже, Брай, – Он шепчет, слова идут из глубин души, неохотно, он сам себя едва слышит, и, повинуясь порыву, интуиции, медленно кладет руку на краешек кровати, - знаешь, я не буду говорить, что все хорошо, потому что все хреново, и ты сам прекрасно знаешь. Но, когда все так как сейчас, мама говорит, что нужно просто держаться, пока декорации не переменятся. Так что ты держись, и если что я всегда с тобой, ты ведь в курсе.
Мгновение они молчат, глядя в глаза друг другу, а потом Брайан осторожно берет его руку, и тут же сжимает, как утопающий свою соломинку, до белых пятен.
- Спасибо, Майки, - серьезно и печально, - я люблю тебя.
- Я тоже, - ухмыльнуться, когда больше всего на свете сейчас хочется свернуться калачиком и сдохнуть, - всегда любил и всегда буду!
Майкл выходит из палаты и тут же прислоняется к стене, надо опереться, что бы не упасть, чтобы все, что навалилось на него в последнее время, не раздавило его нахрен. Он слишком слаб, чтобы это вынести. Ему не стать рыцарем и не спасти свою принцессу – слишком много вокруг драконов. И если он не хочет свихнуться прямо сейчас, подняться на крышу и проверить, а вдруг он действительно супергерой, вдруг он умеет летать, как капитан Астро или Супермен, он должен напиться, нажраться как свинья, чтобы потеряться в алкогольном дурмане, чтобы забыть, хотя бы на один вечер.
Он бредет к выходу, как моряки на зов серены, не отвлекаясь на посторонние раздражители, минует симпатичного доктора, тот что-то говорит, но ему все равно, у него есть цель. У стойки он почти сталкивается с двумя женщинами, и, лишь удалившись от них на десяток метров, соображает, что знает их, невысокая и седая – Джоан Кинни, та, что рядом – Клэр. На мгновение ему хочется развернуться, побежать назад, встать у входа в палату, орать на всю больницу: «ОТВАЛИТЕ ОТ НЕГО! ЕМУ ХРЕНОВО И БЕЗ ВАС!!!» Но он не делает ничего, в конце концов это семейные дела, а у него есть план…
*****************************************************************************************************************************************************************
Майкл не знает, как добрался до дома. Просто в один момент обнаруживает себя посреди ночи стоящим перед огромным, темным особняком. Он живет здесь уже полгода и некоторое время назад он, даже всерьез думал, что счастлив, но сейчас здоровенное темное здание не вызывает ничего кроме отвращения. Его крохотная квартирка, которую он делил с Эмом, внезапно вспоминается с тоской. Она была Его, живая, уютная и каждый раз вызывала тихую радость Возвращения Домой. Этот дом не вызывает ничего, он мертвый, все здесь мертвое.
В гостиной Майкл не сразу замечает одиноко горящий торшер над креслом. Вот блять! А он всерьез надеялся, что Дэвид уже спит.
- Дэв`д? Чт ты тут сид`шь? – буквы проглатываются, и ему смешно от того какие глупые звуки он произносит.
-Жду тебя Майкл! Где ты был сегодня весь день? Господи, от тебя разит как от винного магазина! – Дэвид старается, чтобы голос звучал ровно, но плотно сжатые, побелевшие губы его выдают. Похоже, он с трудом сдерживается, чтобы не начать орать.
«Нахуй!» с пьяным бесстрашием решает Майкл, и отвечает, стараясь четко выговаривать гласные:
- Я бл у Брайана, он очнулся от комы. А потом зашел выпить.
- Майкл, ты не зашел выпить, ты нажрался!
- Не нравится, могу поспать на диване! – он перебивает Дэвида, его бесят эти нотки мамаши-наседки в голосе Дэвида. Его вообще последнее время жутко бесит Дэвид.
- Это из-за него, верно? Ты разрушаешь себя из-за него! Ты вернулся сюда из Портленда ради него. И я понял, я поддержал тебя, я даже поехал с тобой! Но сейчас ты переходишь границы допустимого! – слова, слова, очень много слов. Ему хочется зажать уши и не слушать, но он подозревает, что это бесполезно. Они просверлят дыру в его мозг, даже сквозь зажатые уши.
- Да, Дэвид. Потому что он, блять, мой лучший друг. И он был в КОМЕ!
- Но сейчас он уже вышел из комы! Он жив и здоров. Так почему ты все еще с ним? Почему ты все еще днями пропадаешь в больнице?
- ДА ПОТОМУ ЧТО ОН ДЛЯ МЕНЯ ДОРОЖЕ ВСЕХ В ЭТОМ ДОЛБАННОМ МИРЕ! – Майкл кричит, забывая о манерах, о вежливости, о том, что всерьез думал, что любит этого человека.
- Даже дороже чем я?
Он открывает рот не зная, что именно скажет, но Дэвид не дает ему шанса:
- Не отвечай, я и так знаю ответ. Знаешь, когда-то мы уже говорили об этом. Место в нашем доме и в нашей постели принадлежит только тебе и мне, а не тебе, мне и Брайану. Я улетаю обратно в Портленд, я нужен своему сыну. Тебе решать хочешь ли ты лететь со мной.
- А я нужен Брайану, – тихо и решительно, президент Линкольн гордился бы им, - И я остаюсь
- Значит это все?
- Вероятно. С твоего позволения я все же переночую на диване и заберу вещи завтра. Не хотелось бы пугать маму своим видом посреди ночи.
- Пожалуйста.
- Спасибо.
Дэвид поднимается по лестнице в спальню, он медлит в жестокой борьбе с собой, и Майкл молит провидение, чтобы тот решил уйти молча, ведь они уже сказали друг другу все что могли. Он сворачивается на диване и задумчиво смотрит в темноту. Он только что порвал свои самые продолжительные отношения в жизни и не чувствует ничего кроме облегчения. Наверное, давно пора было все закончить. Улыбаясь неизвестно чему, Майкл горячо шепчет в подушку:
-Люблю тебя, Брай. Всегда любил и всегда буду.

[Укус Бога]

5.
Когда гладкая лента шелкового шарфа обвивает его шею, он не сопротивляется. Да и как можно сопротивляться самому себе? Белый шарф свернулся на плечах уютной шелковой змейкой и потихоньку сжимает свои кольца, оплетает шею, сдавливает, прекращает бешенное биение тонкой жилки под кожей. Но все вокруг так успокаивающе и безопасно темнеет, что недостаток воздуха кажется скорее мелким неудобством, чем реальной проблемой. В темноте так хорошо, так спокойно, она клубится жаркими вспышками перед глазами и отдает жгучим возбуждением куда-то вниз живота. Чем теснее сдавливает шею удавка, тем волшебнее, невероятнее ощущения в паху. Та-ак хорошо-о… Только не останавливаться, нырять глубже навстречу тьме и блаженству, погрузиться до конца в самый охрененно потрясающий оргазм в его жизни. Когда угасающее зрение улавливает движение и во внезапно освобожденную шею рвется поток воздуха, режущий, неприятный, он все еще пытается ускользнуть ТУДА, хотя уже абсолютно уверен, что не сумеет и что свой шанс он бездарно упустил. Зверская боль на месте удавки и саднящие от падения локти и коленки привязывают его к реальности не хуже тройного узла. Майки взбешен, Майки что-то говорит, но шум крови в ушах заглушает звуки, пока тот, вызверившись окончательно, не сгребает его за грудки и рывком не вздергивает на ноги. Звон в голове и непонятное онемение в конечностях, но сквозь обдолбанный рассудок он может разглядеть, как искаженное маской бешенства лицо плавно трансформируется в другую такую же маску. Он видит перекошенную то ненависти физиономию мальчишки и слышит свист бейсбольшой биты прежде чем проснуться.
Голова, член, ноги – таков его утренний сбор себя. Потереть ноющий череп, с тоской вспомнить дока с его уколами, запустить пальцы в волосы (спасибо хоть на том, что отвратительную повязку сняли) и наконец нащупать рядом с левым виском небольшую ранку – убедиться, что все это происходит с ним в реальности, а не один из тех странных снов, после которых хочется помянуть недобрым словом дедушку Фрейда.
Кстати о странных кошмарах, что же ему приснилось сегодня? В памяти мелькают разрозненные картинки, почти неуловимые и, откровенно говоря, слегка жутковатые, пока продолжающая свое следование по телу рука не натыкается на полувставший член под больничной пижамой. Сон возвращается сразу же, вместе с растекающейся по животу от нечаянного прикосновения истомой, будто только и поджидал подходящего момента и пришел к мнению, что это он и есть, бьет неожиданным открытием в несчастный разум, оставляя Брайана в шоке таращиться на жуткий белый потолок. Ему только что снился свой недавний опыт суицида… и Майки. И у него встал... На Майкла… Остановите Землю, я сойду. Это уже чересчур. Ко всем прочим проблемам с головой, теперь у него встает на Майки и он всерьез собирается дрочить, думая о своем лучшем друге. Психоз, однозначно психоз! Напряжение в паху от этих мыслей растет, и Брайан стонет от бессилия, пытаясь прогнать их из головы…или от того, что не имеет возможности перевернуться и потереться томящимся органом о простыню, трахать матрас, за неимением более желанной кандидатуры.
Черт бы побрал этих умников в белых халатах, с их атрофией и прочей медицинской хренью. На ноги словно давят бетонные плиты, ни сдвинуть, ни даже пальцами шевельнуть, вопреки желанию соскочить с надоевшей кровати и умчаться как можно дальше от сего места, которое за два дня проведенные в полном сознании абсолютно и окончательно его достало. Брайан раздраженно хмыкает. Ему скучно, ему больно, а в довершение его все еще мучает великолепный утренний стояк. Мда, если сейчас в палату завалится док, то может получиться не слишком-то удобно. Скривив уголок рта в похотливой усмешке, Брайан отчетливо представляет себе эту картину. А док, кстати, вполне себе симпатичный, хоть и натурал или по крайней мере им прикидывается. Вот только хрен он устоит перед Брайаном-Я-Трахну–Любого–Кого-Захочу-Кинни, так что вполне вероятно, что вечером его ожидает великолепный трах в подсобке, или может быть даже на этой самой кровати (должно же на ней происходить хоть что-то приятное). Это по-всякому лучше, чем просто дрочить, причем с неизвестно откуда взявшимися крамольными мыслями о лучшем друге. Вместо того Брайан старается думать о доке и о позах, в которых он будет его иметь, водя рукой по возбужденному, готовому взорваться от напряжения члену.
Ему невдомек, что объект его фантазий в это же самое время, нервно меряет шагами крохотный кабинет и о сексе может размышлять в последнюю очередь. Доктор Мердок зол. Такое с ним случается довольно редко, но если уж накатит, то берегись. Дневная смена и бережется, на цыпочках проскальзывая мимо захлопнутой двери, из-за которой отчетливо слышатся торопливые шаги и слегка приглушенные проклятия. Новички просто стараются держаться подальше, недоумевая, что могло случиться с таким мягким и незлобивым обычно человеком, старожилы же, прошедшие огонь воду, медные трубы и Леонарда Мердока во всех его состояниях, сочувственно качают головами и переговариваются вполголоса, осторожно косясь в сторону нужного кабинета. - «Слыхал, Мердок бесится?»…- …«Ага, бедняга, давненько так не матерился!»…-… «Видать, пациент сложный попался. Не знаешь, кстати, кто у него там сейчас?»
Доктор не в курсе, что сейчас его обсуждает вся больница, он вообще не знает о том, что когда он запирается за дверью своего кабинета, кружа в бессильной ярости, персонал с сочувствием и волнением томится поблизости, переживая как дела у их приветливого коллеги. Он просто меряет шагами квадратные метры, скрипя зубами и сжимая кулаки в плохо сдерживаемом бешенстве, испепеляя яростным взглядом помятый листок бумаги на столе – виновника сложившейся драмы. Результат! Он все-таки получил это чертово исследование и теперь отдал бы что угодно, чтобы никогда больше его не видеть. Леонард Мердок был эмоционален по натуре и потому, искренне радуясь своим победам, он с не меньшей страстью бесился из-за поражений, а сейчас ему предстоит… Господи, в такие моменты он ненавидел свою профессию и проклинал тот миг, когда решил стать врачом, всякий раз, когда вот так запирался в кабинете, бушуя и заставляя коллег изнывать от беспокойства.
Мысль о том, что сейчас он может быть навсегда сломает чужую жизнь, причиняет боль, почти физическую. Наверное, не стоило идти в медицину, принимая так близко к сердцу чужие страдания. Врачи, они либо прожженные циники, либо сумасшедшие и в данный момент Леонард Мердок уверенно приближается ко второму варианту. Резким движением он сгребает со стола неприятно хрустнувший листочек. Больше всего ему хочется запереть дверь и больше никогда не выходить из кабинета, но он не трус, разве что неприятным холодком пробирает что-то внизу живота, потому он просто сжимает в кулаке несчастную бумажку, делает глубокий вдох и идет, не обращая внимания на притихших друзей и их сострадательные взгляды, навстречу двери с тремя цифрами, которые ненавидит, с тех пор, как в его жизни появился смятый листок. Идет, чтобы сам того не желая встретиться еще раз с орехово-зелеными, кошачьими глазами Брайана Кинни.
Он не спит и это хорошо. Доктор Мердок отлично понимает, что это иррационально и смешно, но идея того, чтобы разбудить человека перед тем, как сообщить ему неприятные новости, по его мнению, граничит с откровенным садизмом. Но Брайан бодрствует и даже вроде как рад его видеть, что слегка удивляет Леонарда. Помнится в большинство их прошлых встреч, его пациент вовсю язвил и насмехался, и Мердок даже хотел принять все как личное оскорбление и смертельно обидеться, пока однажды случайно не оказался в палате, когда Брайана навещали друзья. Без персональной насмешки тогда не остался никто, особенно досталось невысокому смущенному парню, которого Брайан торжественно именовал Теодором, и впечатленный врач пришел к выводу, что обижать лично его никто не собирался, просто у мистера Кинни своеобразная манера общения.

[Укус Бога]

Леонард мнется у двери, комкает и без того мятый листочек, пока Брайан не приподнимает вопросительно бровь и делает широкий жест рукой, мол проходите только вас и ждали. Тогда обреченно вздохнув, он плетется к одинокому стулу у кровати, как арестант к эшафоту, заставляя изящно очерченную бровь взлететь еще выше, и молчит, нервно кусая губы, без малейшего понятия как начать нелегкий разговор. За долгие годы работы в больнице вести такие беседы он так и не научился и если честно вряд ли выучится в будущем. Затянувшуюся паузу обрывает Брайан, как всегда безмятежно и слегка иронично, и, хоть он порядком зол на себя за это, Мердок бесконечно благодарен ему за удобно выбранный тон и за то, что теперь ему не придется открывать рот первым.
- Паршиво выглядите, док. Соседнюю палату, похоже скоро придется отводить для Вас.
- Просто у меня не очень хорошие новости для Вас, мистер Кинни. Я наконец получил результаты Вашего МРТ, - теперь и Брайан напрягается. Это почти незаметно, и Мердок восхищается силой его самоконтроля, но плотно сжатый уголок губ и требовательно устремленные на него глаза, выдают Кинни, а заодно заставляют доктора беспокойно ерзать на жестком сидении.
- И? – в голосе ледяное спокойствие, такому можно только завидовать, впрочем Леонард ни за что не хотел бы поменяться местами со своим пациентом. - Вы узнали, что делать с головной болью?
- Да, помимо всего прочего… Видите ли, - врач мнется, пытаясь перевести мудреные медицинские термины, - удар спровоцировал сильное внутреннее кровотечение и как следствие гематому. Это из-за нее у Вас мигрени, но она полностью рассосется в течение нескольких недель и голова пройдет. Я назначил вам пару легких обезболивающих на это время.
- Но это же хорошая новость. Если так, то я хочу выписаться. Меня уже чертовски достало это место. Я ведь могу закидываться обезболивающими дома? – Брайан выглядит довольным. Собственно он выглядит так, будто сейчас вскочит с кровати и убежит отсюда самостоятельно, наплевав на то, что думает об этом один конкретно взятый доктор. Мда, вскочит и убежит…
- Это еще не все, – Мердок протягивает ему помятый листочек, и лишь наткнувшись на непонимающий взгляд парня, соображает, что тому явно не под силу разобраться, что значат цветные пятна и латинская тарабарщина, написанная неровным почерком.
- Гематома - не единственная проблема. Она пройдет, но вот поврежденные ею нервные окончания уже не восстановятся. У вас нарушена связь между синапсами в двигательном отделе мозга. – Брайан смотрит на него искренним и заинтересованным взглядом человека, который не понял ни слова из того, что ему только что сказали, и Леонард Мердок говорит то, что боялся произнести с тех самых пор, как переступил порог.
- Боюсь, Вы никогда не сможете ходить снова.
Тишина. Иногда пациентам требуется время, чтобы переварить, осознать до конца неприятные известия. Леонард молчит тоже. Ему просто нечего добавить, он и так сказал предостаточно. Так что он просто смотрит как побелевший Кинни, беззвучно шевелит губами, неосознанно повторяя то, что ему пришлось услышать. Когда молчание все-таки прерывается, Мердок до боли сжимает руки на коленях, чтобы не заткнуть уши и не слышать беспомощных, в какой-то степени даже жалких вопросов бедного парня.
- Док, Вы ведь шутите? Ну, то есть Вы же не серьезно это, да? Врачи ведь постоянно говорят людям, что те не смогут больше ходить, рисовать или ссать. И когда ты наконец это делаешь, ты считаешь их гениями и они могут содрать с тебя невъебенные деньги.
Леонард не отвечает ничего на это заявление. Да оно и не требует ответа. Просто некоторым людям так легче – не верить до конца, отрицать очевидное… Брайан не глуп, да и силе его характера можно только завидовать. Он смирится, справится с этим, но только понимание ситуации не мешает Мердоку почему-то чувствовать себя дерьмом.
- Я хочу выписаться, - доктор так занят своим собственным душевным раздраем, что не сразу обращает внимание на произнесенную ледяным спокойным тоном просьбу.
-Что?
-Вы слышали меня, док. Я хочу выписаться! Вашими таблетками я могу закидываться где угодно, так выпишите меня, я хочу домой, – повторяет Брайан все тем же до ужаса спокойным голосом.
-Но… - пробует протестовать Леонард, однако не успевает закончить мысль - его перебивают, наконец-то срываясь на крик
- Черт возьми, док, неужели не понятно, что я не могу больше здесь находиться?! Вы сами сказали, что больше ничего не можете сделать для меня, значит в больнице я или не в больнице никакой разницы! Я просто хочу домой… - он едва шепчет эту фразу в конце своей гневной тирады. И обреченный шепот, разбивает доктору сердце. Зачем он симпатизировал именно этому пациенту? Зачем вообще пошел во врачи, если не может отделить себя от чужой боли?
- Хорошо, - как ни странно Леонард способен понять, что чувствует несчастный парень, хоть и не может поставить себя на его место, и готов сделать все, чтобы облегчить его участь, - Я обязан понаблюдать за Вами еще несколько дней, и после выписки Вы должны приходить на реабилитацию в течение пары месяцев, но я сделаю все, чтобы отправить Вас домой как можно скорее.
Брайан кивает машинально, скорее всего он даже не слушает, что ему говорят, но Леонард не настаивает. Он поднимается со стула и бредет по направлению к выходу. Определенно сейчас он не самая лучшая компания для своего пациента. Лишь у двери он на мгновение останавливается, чтобы сказать
- Вы справитесь с этим. Даже на колесах люди умудряются вести полноценную жизнь, а Вы как мне кажется как раз из таких людей.
Ответный взгляд Брайана говорит ему все, что тот думает о полноценной жизни и излишнем оптимизме, и Мердок, грустно улыбнувшись, выходит за дверь. В дальнем конце коридора он видит знакомого темноволосого мужчину, который каждый день навещал Брайана. Майкл, кажется так его зовут, быстрым шагом пересекает коридор здороваясь с нынешней сменой. Он кивает и Леонарду, и доктор здоровается в ответ. «Не облажайся, сейчас ему нужен друг» - хочет сказать Леонард в спину удаляющемуся парню, но, разумеется, не говорит, он просто предоставляет этим двоим возможность помочь друг другу самостоятельно.
А Майкл не замечает ни печали на лице врача, ни почти высказанного вслед предостережения, и потому пребывает в самом радостном настроении. Ровно до тех пор пока не оказывается на пороге. Брайан смотрит на него глазами обиженного ребенка, и Майкл чувствует, как пробирает по спине уже знакомый холодок. Больно и страшно, и он не вполне уверен кому сейчас хуже.
- В чем дело, Брай? – спрашивает он, мгновенно оказываясь вплотную у кровати. Ответом ему служит минутная пауза, а потом сдавленное
- Зачем ты снял меня тогда? – Сперва Майкл не может понять, о чем речь, а потом осознание опускается на него как темное покрывало. Брайаново тридцатилетие, белый шарф и почти бездыханное тело его лучшего друга у него на руках.
- Я не мог дать тебе умереть, - он едва шепчет, потому что не может, боится говорить о таком вслух.
- Ты должен был дать мне умереть. Если бы не ты ничего этого со мной не случилось бы, – злые слова ранят. Майкл открывает и закрывает рот пытаясь понять почему, как Брайан может говорить такие вещи? Ведь раньше он никогда не обвинял его.
- Какого черта ты говоришь, что я должен был? – в конце концов шипит он в бешенстве. – Жить скучно стало? Так в этом не я виноват!
- Жить незачем стало, - мягко поправляет Брайан, - Видел, как отсюда вылетел док? Так вот он только что сообщил мне, что остаток своих дней я проведу в инвалидном кресле. Не слишком весело, правда?
Майкл с лязгом захлопывает рот. Он шокирован, новость слишком большая и страшная, чтобы сразу уместиться в голове, но каким-то наиболее быстро соображающим краешком своих мозгов он яростно материт себя за свое гневное выступление. Придурок, нашел на кого орать! Он продолжает молчать, когда садится на краешек кровати и осторожно сжимает Брайана в объятии, он молчит, когда чувствует теплое дыхание где-то в районе уха и слышит тихое «Блять, Майки, почему ты просто не дал мне умереть?», он по прежнему не произносит ни звука, когда они сидят, тесно прижавшись друг к дружке, практически слившись в единое целое, переживая вдвоем одно горе.

[Укус Бога]

6.
Джастин узнает о Брайане совершенно случайно. Ну ладно, почти совершенно случайно. На самом деле он крутится вокруг стойки с заказами, одаряя своим вниманием только ту часть закусочной, откуда слышен звучный голос Дэб, доносящийся из подсобки. Та говорит по телефону, и Джастин мог бы поспорить на все сокровища мира, что знает с кем. Майкл, это всегда Майкл! Он проводит в палате Брая столько же времени, сколько до этого проводил сам Джастин, говорит о нем с таким видом, будто лишь ему позволено сходить с ума от беспокойства за его здоровье. А Джастину только и остается, что жадно ловить обрывки таких разговоров и потихоньку звереть от ревности, полагая, что Майкл медленно, но верно оккупирует его место. Это он, Джастин, должен быть сейчас в палате, держать Брая за руку и шептать тому всякую ободряющую чушь. Правда, Брайан скорее всего послал бы его подальше в ответ на все проявления нежности, но Майкл, его не должно быть рядом с Кинни. Рядом с ним вообще не должно быть никого кроме Джастина!
Слабый голос разума, твердящий, что так и должно быть, что шоу Брайана и Майки началось задолго до его появления, и, будем реалистами, будет продолжаться и после, не в состоянии перекрыть первобытного, животного чувства собственничества, когда хочется заорать на всю закусочную, а то и на весь славный город Питтсбург «Он мой!». Вот только и обида, и ревность, и злость на Майкла пропадают, стоит только вспомнить, почему он больше не видится с Брайаном и почему Майкл все свободное время проводит в больнице.
Джастин все-таки сдержал, данное самому себе обещание, около палаты Кинни его больше не видел никто. Но вот совсем не приезжать к заветному зданию он просто не мог, так что ничего и не изменилось по сути. Разве что теперь, он днями торчал не внутри, а снаружи, прикованным к лавочке на противоположной стороне улицы, не сводя несчастного, полного тоски и нежности взгляда, с одного единственного окна, как какой-нибудь жалкий вуайерист. Это все что осталось у него теперь, все на что он может рассчитывать, его вселенная, спрятанная за прозрачной стеной стекла, там, куда ему больше нет входа, и грязно-бурая от пятен подсохшей крови лента шелкового шарфа под подушкой. Джастин сохранил его, болезненную, ненавистную, но такую нужную реликвию той страшной ночи. У засохших пятен странный запах, резкий, с металлическим привкусом, но за его душной волной, прячется другой аромат, слабый, едва уловимый запах самого любимого, самого прекрасного человека на земле. Запах загорелой кожи и каштановых волос, молодого сильного тела и самых невероятных, зеленых до одурения кошачьих глаз Брайана Кинни.
«Я не буду плакать как какой-то маленький педик» - сколько раз он говорил так себе, когда к горлу подкатывает комок размером с шар для боулинга. И помогало ведь – слезы высыхали, не пролившись, и боль в груди немного отступала каждый раз. Почему-то именно сейчас эта фраза потеряла свое волшебное действие, и Джастин проводил ночи, уткнувшись в шелковую ткань, без стеснения размазывая по щекам соленые капли. Без Брайана ведь некому врать про аллергию.
Так что теперь он просто изо всех сил напрягает уши, вслушиваясь в идущий за дверью подсобки разговор, и старается игнорировать сладкое еканье в груди каждый раз, когда слышит родное имя. В забегаловке полным-полно народу, и уже по меньшей мере трети из них скоро надоест ждать свой заказ, они громко переговариваются, некоторые даже окликают его по имени. Блин, мешают слушать! Подойти к двери еще ближе, не вызвав при этом подозрений и удивленных взглядов невозможно, поэтому Джастин злится и мысленно обещает, что если кое-кто сейчас не заткнется, то вообще не увидит свой заказ в ближайшие тысячу лет.
А еще ему как никогда одиноко, не взирая на толпы людей вокруг. Он особенно отчетливо осознает это теперь, когда ощущение причастности, принадлежности чему-то, заполняет его только во время шпионских игр под дверью. И он упивается этим чувством, пропускает через себя, и потому момент когда голос Дэб умолкает, а сама она вдруг появляется в распахнувшемся проходе, становится для Джастина несколько неожиданным, и очень, очень неловким. Последнее время он старался не попадаться на глаза вездесущей Дэбби Новатны - слишком многое пришлось бы объяснять, и потому, застигнутый как воришка с поличным, в месте, которое не оставляет простора для множества вариантов, он заливается краской. Краснеет, пока горящие щеки, лоб, уши и даже шея, не приближаются по цвету к ее жилетке, и медленно отступает подальше от дверного проема и устремленного на него сурового воспитательного взгляда. Он с тоской оглядывается по сторонам в поисках спасения, но посетители вокруг с любопытством ждут продолжения и даже те, кто пару минут назад скандально требовал свою еду (в данный момент Джастин радовался бы им как родным), кажется, позабыли про нее и жаждут грядущего шоу. Черт, только публики не хватало!
Словно услышав его мысли, Дэб хватает его за локоть и тащит на улицу под дружный разочарованный вздох всего кафе.
- Значит так, Солнышко. Или ты сейчас перестаешь строить из себя великомученицу и едешь к нему в больницу, или я проигнорирую эти возмущенные взгляды и выдеру тебе задницу твоим же ремнем.
У нее невероятно крепкая хватка и очень, очень грозный вид! Даже поразительно насколько сердитым выглядит все, начиная от подошв ботинок и заканчивая кудряшками на рыжем парике. И что вообще можно предпринять в такой ситуации? Джастин потирает ноющий локоть (завтра наверняка синяк будет), и понуро бредет к остановке вслед за Дэб, а что ему еще остается?
Он молчит по пути в больницу, но Дэб борется с тишиной за двоих, выговаривая, в своей всегдашней манере, сразу все, что о нем думает, без утешений и реверансов. Ха, а он-то наивный искренне считал, что хуже уже не будет. Закусить губу, чтобы ненароком не ляпнуть в запале такого, в чем будешь раскаиваться всю оставшуюся жизнь, и слушать, молчать и слушать, ведь в глубине души Джастин отлично знает, что ему особо и нечего сказать в ответ.
-Как ты можешь так поступать, Джастин? – голос Дэбби неожиданно тих и проникновенен, и от этого слова обвинения причиняют еще больше боли. Если правы те, кто утверждает, что после смерти ему гореть в аду, то, похоже, он уже умер и платится за свои грехи, - Ты нужен ему. Мы все нужны сейчас! Ему плохо, а ты ведешь себя как последний засранец, только потому, что не можешь видеть его таким! Всем тяжело, но нужно переступить через себя хотя бы раз в жизни!
Она не понимает! Черт, она не понимает, а он не в состоянии ей объяснить. Да, несомненно, неподвижный, бледный как смерть Брайан – самое жуткое зрелище, что он видел в жизни, но вся их маленькая семья прошла через это, и у него тоже достаточно сил, чтобы справиться. Он и справлялся, каждый день, снова и снова. Чего они не испытывали и чего не могут знать, так это, что чувствуешь при взгляде на человека, которого любишь без памяти и при этом едва не убил. Они не могут перестать судить его (да он и сам бы на их месте не переставал бы), а он не может помешать.
- Ты не понимаешь, Дэб…
- Чего я не понимаю? Ты так и не пришел навестить его, ни разу! Да, даже сейчас я тебя волоком туда тащу! По какой такой вселенски важной причине, ты не смог найти пары минут, чтобы забежать к нему, узнать как он? – Дэбби высказывает длинную гневную тираду и на мгновение замолкает, и Джастин ожидает последнего удара, такого, что добил бы его. – Знаешь, я бы не удивилась, если бы на твоем месте так поступал бы сам Брайан. Он хороший человек, но мотивы его поступков под силу понять только ему самому. Но ты… Ты же не похож на него. По крайней мере, я так раньше думала.
Наверное, так и умирают счастливцы. Просто невидимая сила стискивает сердце в груди, и оно останавливается, а дальше уже белый свет, апостол Петр, вечность блаженства и вечность мук, это уже как кому положено. Тем, кому везет чуточку меньше, к сожалению, приходится жить дальше, а значит и боль остается тоже. Джастин лишь запинается на секунду, а после продолжает идти, просто идти вперед, отвлекая мысли от душевной муки, сосредотачивая их на элементарно простых двигательных действиях. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Он еще вернется к ней, а как же иначе, но не сейчас, когда впереди уже маячит знакомая дверь, когда уже всплывают во взбудораженном воображении родные, любимые шальные зеленые омуты.
Дэб трогает его за плечо и что-то говорит про буфет и кофе, и Джастин кивает, не расслышав половины слов, не отрывая взгляда от входа. Столько дней он провел, не вглядываясь в это лицо, лишь по ночам вызывая его в памяти, столько минут впустую потратил, не лаская жадными глазами каждую черточку. Пускай, он сломлен, одинок и все случившееся его вина, но сейчас он чувствует себя как влюбленная школьница перед первым свиданием. Разве только руки от волнения и предвкушения не трясутся.

[Укус Бога]

Он резко пересекает коридор, не давая себе времени на то, чтобы осознать, что он делает, испугаться и сбежать куда-нибудь за полярный круг. И даже почти не удивляется застав в палате Майкла. Все так, как он и подозревал, лучший друг всегда рядом. Лицо Майкла перекашивается от ненависти, при виде того, кто именно пришел к ним в гости, и он фурией пересекает комнату, мгновенно вырастая перед Джастином.
- Ты что здесь делаешь, гаденыш? - шипит он, сверкая глазами, а Джастин гадает, может ли Брай расслышать это или нет – Я ведь сказал тебе тогда больше не появляться рядом с ним! Пошел отсюда!
Майкл лишь немногим выше него, и потому все его попытки угрожающе нависать, а заодно заслонить Брайана от его глаз, не только не пугают, но и как-то придают уверенности. Странно, что именно ревность, яростно стучащая в висках кровь и простая мысль «На твоем месте должен быть я» помогают Джастину, оставаться на месте, не опуская глаза, и с вызовом смотреть на своего соперника. Обоюдным грехам и взаимным обвинениям сейчас уже нет места, это – древняя как мир борьба двух самцов за самку (не смотря на то, что сам Брай в жизни не смирился бы с отведенной ему ролью).
- Я пришел не к тебе, а к Брайану и буду слушать то, что скажет мне он, а не ты, - голубые глаза встречаются с зелеными, и Джастин видит в них боль, необычайную серьезность, а еще глухую тоску.
-Уходи, Джастин, – короткая фраза, произнесенная мягким, будто бы извиняющимся, но Джастин не обманывается, тоном – всего лишь еще один шрам на уже исполосованной в лоскуты душе. Он не будет плакать, только не при нем, не будет думать – потом, он как Скарлетт подумает об этом потом. Он кивает, разворачивается и выходит, по пути чуть не сбивая Дэб и ее дурацкий кофе. Надо просто убраться отсюда, на улице станет легче. Когда уже у самой двери кто-то хватает его за плечо, он едва останавливается в последний момент, чтобы изо всех сил не зарядить наглецу в челюсть. Кто-то оказывается врачом Брайана, и он отвратительно приветлив для такого ужасного дня.
- Постой, ты ведь тот мальчик, что каждый день приходил к мистеру Кинни, верно?
- Да, это я, но я уже ухожу. Что Вам от меня надо? – Джастин нарочно старается быть как можно более грубым, в расчете на то, что тогда его оставят в покое, но доктор по-прежнему мил как майское утро.
- Ты не появлялся несколько дней, вот мне и было интересно, что с тобой случилось. Ему нужна твоя поддержка, как и всех остальных его друзей.
На этих словах Джастин наконец-то срывается. Он почти с наслаждением орет на врача, который лезет туда, в чем ни разу не разбирается.
- Да ни хрена ему от меня не нужно! – прохожие с опаской смотрят на то, как он кричит на абсолютно незнакомого человека, и это неожиданно приносит Джастину долгожданное облегчение. – Если Вам так уж интересно, он только что выгнал меня отсюда! Нафиг! Так что не слишком удивляйтесь, когда не увидите меня еще несколько дней.
А доктор не только совсем не смущается, но еще и указывает на ближайшую скамейку с видом заправского психотерапевта.
- Давай поговорим. Почему Брайан выгнал тебя?
То ли чаша того, что можно держать в себе, за последние несколько недель переполнилась, то ли выражение его лица было настолько понимающим, реально ПОНИМАЮЩИМ, но Джастин неожиданно для себя выкладывает все, что мучает его последнее время. В этом и прелесть задушевных бесед с незнакомцами – облегчаешь душу и тебе абсолютно все равно, что будут думать о тебе в финале. Доктор оказывается хорошим слушателем. Слушает внимательно, не перебивая, не морщит лицо, узнав об ориентации своего собеседника, уточняет детали лишь во время пауз. Наконец Джастин замолкает и пару минут они просто молчат вдвоем, заново переживая расказанное. Когда доктор все-таки открывает рот, Джастин слышит совсем не то, что ожидал.
- А знаешь по-моему ты винишь в случившемся не себя, как ты говоришь, а Брайана и это слегка эгоистично с твоей стороны, – Джастин даже не пробует протестовать от изумления. Он роняет челюсть и во все глаза смотрит на собеседника, который продолжает как ни в чем ни бывало, - Ты говоришь, что виноват в нападении, но это полный бред – ты тут ни причем, и в глубине души сам это прекрасно понимаешь. Однако такие происшествия не могут не менять людей, и ты не можешь простить ему, что он изменился и принять его не тем Брайаном Кинни, в которого ты влюбился и к которому ты уже привык.
- Но это же он выгнал меня! Это он не желает меня видеть, а не я!
- А ты дал ему время? Помог понять, что он все еще может рассчитывать на тебя? – врач говорит так уверенно, а главное убедительно, что Джастин на секунду предполагает, что тому надо было идти в политику, с его-то воздействием на людей, и виновато ерзает на скамейке, размышляя над тем, что действительно не дал и не помог – предпочел сдаться без боя.
- Пойми, ему сейчас так плохо, как ты себе представить не можешь. Ему придется учиться жить в инвалидном кресле…
- Что??? – его побелевшее лицо, заставляет доктора виновато вздрогнуть.
-Так ты не знал?
Джастин медленно качает головой. Он не знал, и больше всего сейчас хотел бы не знать и дальше.
- Прости, вот так узнавать – это хуже всего. Прости, я не хотел…
Слова проплывают мимо сознания, это просто звуки. Как и всегда в минуты стресса, отчаяния, растерянности время и реальность соскакивают с привычного маршрута. Просто в один момент он уже в одиночестве, в следующий – он на другой стороне улицы. Он – Алиса в стране чудес, дорога домой все «страньше и чудесатее». Джастин ничуть не удивлен, обнаружив себя на пороге пневматического тира в один из таких моментов. Да, он не любит и, честно говоря, слегка боится оружия, да, он сто раз проезжал это место и никогда не изъявлял желания войти, ну и что? Просто все так.
Тяжесть винтовки в руке внезапно возвращает вселенную на накатанные рельсы. Доктор ведь прав был. Он не виноват в том, что случилось на выпускном, и уж тем более не виноват Брайан, но теперь он прекрасно знает кто виноват. Это Хоббс сломал жизнь Брайану, и как оказалось и Джастину тоже, это Хоббс должен страдать, а не они.
- Ты неправильно ее держишь, - раздается голос над ухом и Джастин от неожиданности спускает курок. Пуля вбивается в стену в метре от мишени, - Я же говорил.
Развернувшись, Джастин видит невысокого, почти под ноль стриженного парня, любовно разглядывающего оружие в его руках.
- Давай покажу, - парень быстр и ловок как кошка, и оружие в его руках смотрится как раз на своем месте. Джастину вдруг хочется нарисовать его именно в такой позе, с винтовкой в руках. Пуля предсказуемо летит в центр мишени, и он с восхищением смотрит на незнакомца. Парень талантлив, а Джастин уважает чужой талант.
- Круто стреляешь.
- Да я с детства при пушке, - парень возвращает винтовку и бредет к выходу, сунув руки в карманы, но потом, словно передумав, оборачивается, - приходи сюда завтра и я смогу научить тебя.
Джастин серьезно кивает и протягивает руку
- Спасибо, я приду. Меня зовут Джастин, кстати.
Незнакомец с мгновение смотрит на него, приподняв левую бровь (Джастин дергается от того насколько Брайановское это движение), а потом крепко, до боли сжимает руку.
- Я – Коди.

[Укус Бога]

7.
Если бы на его месте вдруг оказался Майки, он бы сказал, что у каждого супергероя есть своя слабость. Возможно, он и был бы прав в какой-то степени, ведь будь все эти воплощения добра и мира в обтягивающих костюмах всесильными, зла вообще бы не существовало, по крайней мере в марвелловских комиксах, и мир превратился бы в чертовски скучное место. Еще бы Майки сказал, что сейчас пришел его, Брайана Кинни, черед встречаться со своей слабостью лицом к лицу, как мужчина, и победить ее. Но его криптонит большой и уродливый, он поблескивает хромированными деталями и пахнет кожезаменителем, а еще к несчастью теперь, с этой самой минуты, он – неотъемлемая часть жизни некоего мистера Кинни, который уже заранее ненавидит каждую ее секунду. А голос Майки продолжает звучать в голове ясно и четко, как будто тот в действительности стоит у него за спиной, пока он беспомощно смотрит и убеждает себя не быть сопливым педиком и затащить наконец свою задницу в это долбанное кресло. Брайан Кинни никому никогда не демонстрирует своих слабостей – это аксиома, и потому, какие бы палки не ставила ему в колеса сучка судьба, для окружающих у него всегда все окей, а со своими проблемами он и сам разберется, спасибо за заботу. Так что по идее, сейчас он должен быть абсолютно счастлив, что никто не может увидеть то, что какой-то умник назвал темной ночью души, но вместо этого он бесконечно зол на Майкла потому, что его нет рядом.
Все последние дни он торчал здесь. Постоянно. С раннего утра до глубокой ночи. Они были прямо как хреновы молодожены, за вычетом много кроличьего секса для полноты картины. Мысли о сексе и мысли о лучшем друге опять сходятся непозволительно близко, и будь Брайан Кинни лесбиянкой, он скорее всего решил бы, что это тревожный симптом страшного слова на букву Л, но Брайан Кинни никогда не думает как лесбиянка, только не в этой вселенной. Должно же в ней остаться хоть что-то неизменное. Однако ему нужен Майкл, а его нет, и потому хочется еще сильнее. И это жестоко. Это как будто ребенку дали леденец, а потом отобрали, просто так без объяснений. На мгновение он и правда чувствует себя обиженной пятилеткой и жалобно выпячивает нижнюю губу.
На самом деле его и не бросали вовсе, и Майки никуда от него не делся, просто этот тактичный засранец решил убежать вниз за кофе, как только увидел кресло, и теперь отсиживается в буфете, уже как минимум полчаса, ведь у Брайана Кинни все всегда должно быть окей. Но жалеть себя это слишком увлекательное занятие, чтобы обращать внимание на чужую деликатность. Поэтому Брайан предается сему занятию вдохновенно и увлеченно, хмуро разглядывая ненавистный агрегат.
Если дотронуться - металлические поручни шершавые и прохладные, как раз в меру чтобы вызывать приятные ощущения при прикосновении, а обивка слегка пружинит под пальцами – и все это предусмотрительно до тошноты, комфортно ровно на ту немалую сумму, которую пришлось выложить. Брайан сжимает железную ручку так, что белеют костяшки пальцев, будто стоит нажать чуть сильнее и глупая железяка рассыплется у него в руке, будто он может сделать ей больно. Он и делает это усилие, приподнявшись над кроватью и надавливая на несчастный поручень всем своим весом, иррационально неправильно, но он надеется, что вот-вот сейчас эта штука треснет, и он победит, хоть и окажется на полу. Слишком поздно он соображает, что в попытках навредить креслу, он в первую очередь сам оказался в самой невыгодной позиции, свисая над ним. Собственно он соображает это как раз в момент, когда мерзкое колесико вдруг предательски подворачивается, и он с размаху падает на пружинистую обивку, получив синяк на локте и ответный удар по ребрам от пострадавшего кресла.
Словно в ответ на учиненный им самим грохот, Брайан слышит хлопок резко открывшейся двери за спиной. Ему нет нужды оборачиваться, чтобы увидеть кто там, потому что он и так это знает. Теперь он знает даже то, что ни за каким кофе Майкл не бегал, а наверняка дежурил в коридоре, пока не решил, что пришла пора вмешаться. Буквально месяц назад такое хождение на цыпочках вокруг своей персоны привело бы Брайана Кинни в бешенство. Откровенно говоря, оно и сейчас не слишком его радует, но вместе с досадой на черты курицы-наседки в поведении лучшего друга, где-то внутри разливается теплое чувство, оттого что Майки здесь, что они снова как Бэтмэн и Робин, если черпать сравнения из любимой области Майкла Новатны.
Он ерзает, пытаясь устроиться поудобнее в окружении металлических деталей и кожезаменителя, а потом неожиданно лихо разворачивается на сто восемьдесят градусов, радостно ловя восторженный взгляд друга. Он всегда наслаждался, видя себя суперменом в глазах своего самого преданного обожателя, и этот раз не исключение. У Брайана Кинни всегда все окей!
- Друг, да ты прямо как Бэт-герл, после того как на нее напал Джокер! - восхищенно вопит Новатны, а потом срывается на хохот, который не слишком успешно маскирует под кашель. Брайан досадливо морщится. Нет, ну правда, неужели на бескрайних просторах вселенной Марвелла он похож именно на девчонку в маске летучей мыши?
- Майки, если уж тебе пришла идея сравнивать меня с чудиками на колесах, мог бы выбрать хотя бы Стивена Хокинга, потому что если я еще раз услышу про девчонку в коляске я перееду тебе ноги, - обещает он мрачно и делает угрожающее движение в сторону друга.
И все же до ужаса странно смотреть на него снизу вверх, ведь с тех пор как им стукнуло по пятнадцать, он всегда был на голову выше. Это какой-то невероятный новый мир, в котором Майкл Новатны возвышается над ним как Измаил, и в этом мире ему очень неуютно. «Привыкай, Кинни, - флегматично говорит он себе, - теперь так оно и будет» Его внутренний голос настолько спокоен и даже безразличен, что настроение мгновенно портится.
Сколько нужно знать человека, чтобы научиться чувствовать его с точностью недоступной современной технике? Кажется полжизни вполне достаточный срок, по крайней мере, достаточный для Майкла, потому что довольная ухмылка исчезает с его лица в тот же самый момент, когда неутешительные мысли посещают голову Брайана. И столь же фантастической является его способность заставить их убраться прочь просто присев рядом, зарывшись носом в его волосы, щекоча теплым дыханием макушку. Мало кто знает, как от этого млеет Брайан Кинни, ведь мало кто обладает достаточным количеством метров роста для осуществления подобной операции. Тем не менее, не слишком высокий, не слишком опытный Майкл Новатны откуда-то совершенно точно знает, что и как надо делать, чтобы заставить бога-секса-Кинни едва не урчать от удовольствия, забывая про окружающую реальность, которая уменьшается, съеживается до размера мурашек, бегущих по затылку от уютного сопения друга в своих волосах.
- Я знаю, что заставит тебя обрадоваться, - шепчет Майкл, не поднимая головы.
- Ммм? – на более содержательную реплику в данный момент у Брайана нет ни сил, ни желания
- Я говорил с твоим врачом в коридоре. Он сказал, что выписывает тебя сегодня – можно ехать домой. Я собирался сказать сразу, но твои упражнения совершенно вытеснили это из головы.
«Можно ехать домой…» - эти слова словно застревают в мозгу, образуя вокруг водовороты перепутанных мыслей. Уехать домой означает покинуть, наконец, осточертевшее больничное здание, глупый распорядок, а главное избавиться от чувства собственной беспомощности – не слишком-то много можно сделать, будучи запертым в четырех голых стенах. Но уехать домой так же означает вернуться к прежней жизни… и осознать, что прежней она уже никогда не станет.

[Укус Бога]

А Майки снова своей ненормальной животной интуицией знает, что именно стоит сказать и сделать.
- Я пригнал твой джип на здешнюю стоянку сегодня! Вот как знал, что пригодится, - говорит он, с улыбкой поглядывая куда-то в окно, - если не будешь тормозить, мы доставим тебя домой в течение следующего часа.
«Ты и знал» - молча соглашается Брайан. Мысль о том, что его машина совсем рядом, ждет владельца, чтобы зареветь мотором и умчаться как можно дальше от тусклых стен и неприятных известий, действительно греет душу. Его друзья давно втихаря посмеиваются над тем, как он относится к своему джипу. Нет, он конечно не считает его живым, не придумывает ему имен, и даже не проводит погожих деньков не вылезая из-под днища, купаясь в масле и тормозной жидкости. Просто эта машина значит больше чем просто крепкая подвеска или стильный салон. В ней есть сила и уверенность - качества, которые Брайан Кинни ценит в себе, в окружающих и в своем автомобиле. И потому она близка ему настолько, чтобы рев двигателя звучал в ушах музыкой, а образ вороненых крыльев, всплывая в сознании, отодвигал все страхи и сомнения куда-то на задний план, где они в конце концов исчезнут. Да, он хочет домой, он хочет слушать песню мотора и чувствовать ветер, треплющий прическу, он просто хочет двигаться снова.
- Я не буду тормозить, - обещает он, улыбаясь в ответ.
Брайан и правда торопится как может, словно задержись он на секунду дольше, его тут же схватят, свяжут и не выпустят уже никогда. Сборы недолгие, потому что и собирать-то особо нечего - в палате почти нет следов от двух недель, что он пробыл здесь, может когда-нибудь их не останется и в памяти. И вот уже открываются перед глазами длинные больничные коридоры, за которыми есть выход, а значит свобода. Майкл пробует пристроиться сзади, чтобы толкать кресло, и натыкается его яростный взгляд и возмущенное шипение
- Я САМ!!!
Бедняга Майки при всех своих сверхъестественных способностях не понимает, как не понимал сам Брайан и не может понять любой человек, обладающий таким сокровищем, как пара здоровых крепких ног, насколько важно в данной ситуации все делать самому, доказать всему миру и в первую очередь себе, что ты все еще можешь сам о себе позаботиться, что ты все еще полноценен.
Больничные коридоры везде одинаковы, и белые стены неожиданно вызывают в памяти ту ночь, когда родился Гас. Неужели прошло еще меньше года? Сейчас ему кажется, что не меньше вечности. Тогда он спустился с крыши уже изрядно обдолбанным от высоты, перемен и экстази. Он нашел брошенную коляску в одном из коридоров и утащил ее, пока никого не было. Запудренные наркотиками мозги прямо-таки вопили о том, что это офигительно весело. Он въезжал в палату к Линдси с чувством, что он король вселенной, что сейчас, именно сейчас, он и есть тот самый вечно молодой и вечно прекрасный Брайан Кинни, которого нарисовал себе Майки. И тогда, старательно не касаясь ногами пола, он на мгновение задумался, а что он почувствовал бы, если б так было всегда? Если бы не было возможности вскочить по первой же своей прихоти и продолжать очаровывать всех вокруг, продолжать быть совершенством, быть Брайаном Кинни.
Теперь он знает. Теперь он даже готов предположить, что высшая сила, которую его мать упоминает исключительно как Господа, существует и прислушивается к желаниям обдолбанных идиотов. Кто в детстве не слышал пословицы про желания и их поганое свойство сбываться? Он слышал, и считал чушью… до совсем недавнего времени. Подписаться бы теперь под каждым словом.
Свежий воздух бьет в лицо и в горло неожиданно, резко. После пропахших дезинфекцией, аптекой и болезнями комнат от него кружится голова, да и огромное открытое пространство парковки и бездонное небо над головой почему-то не радуют, а скорее пугают, заставляют сжаться в кресле, спрятаться то этого чересчур большого окружающего мира. Неужели он так привык к тесноте своей комнатушки, что теперь не может выносить свободного пространства? Нет, не поэтому. На самом деле Брайан уже давно все понял, все-таки не мозги у него отказали, а ноги. Он боится не пространства, а людей. И из-за каждой припаркованной машины, из-за каждого дерева или куста он подсознательно ждет нападения, и биты. Злится на себя за это, но не может перестать ждать. Он отыскивает глазами знакомые угловатые очертания своего джипа, он тянется к нему словно привязанный невидимым тросом и понемногу успокаивается. Ведь джип не изменился, он по-прежнему сила и уверенность, пусть даже его хозяин теперь этим похвастаться не может.
Майки, разумеется, замечает, как меняется его лицо. Майки чувствует, когда что-то не так, а его актерские способности к тому же сейчас даже на золотую малину не потянут. Новатны матерится, но так тихо, что Брайан едва разбирает слова.
- Чертов пизденыш! Блять, что мне делать теперь?! Что мне делать? – Брайан скорее читает это по его губам, нежели слышит.
- Майки, не надо, - он осторожно тянет друга за рукав, и тот резко дергается, кажется только сейчас осознав, что его все-таки слышали, - он так же виноват в этом как ты или я.
- Но это же он приволок тебя на ту гребаную вечеринку! Ты не хотел идти, я знаю, но все равно пошел, а там …
- А там был этот козел с битой. Но ты не понимаешь одного. Он все равно был бы. Не сегодня, так завтра, не этот так другой, - Майкл смотрит на него так оторопело, что Брайан мысленно усмехается: «слушай меня внимательно мой юный падаван», - Это мир натуралов, Майки! И этот мир ненавидит таких как мы. Та сволочь на выпускном просто честно пыталась уничтожить то, что ненавидит. Понимаешь?
- Понимаю, - медленно, не слишком уверенно, но правда понимает.
- Ну наконец-то! А то я уже чувствую себя долбанным Йодой. Да пребудет с тобой озарение юный Скайуокер.
- Иди ты! Но вот чего я в таком случае совсем не понимаю, так это почему ты выгнал его тогда.
Конечно, глупо надеяться, что, если промолчать, Майкл перестанет требовать ответа на свой вопрос. Но можно действительно попробовать рассказать, объяснить, вдруг он и правда поймет, что такое быть Брайаном Кинни.
- Потому что рано или поздно он тоже поймет.
- Что? Что не он тут великомученица?!?
- Ты говоришь, как твоя мать. Он поймет, что я не потерпел бы, если б он оставался рядом из чувства вины или из жалости. Не любой ценой. Что всегда лучше и легче уходить первым, громко хлопнув дверью напоследок, чем быть тем, кто останется и будет смотреть в спину. Что у него есть своя свободная жизнь, что на самом деле я и не нужен ему теперь.
Когда Майкл в бешенстве, он и вправду суживает глаза и поджимает нижнюю губу совсем как Дэбби, и сейчас он похож на нее как никогда.
- Теперь это когда ты больше не хреново совершенство?! Так руководство по обращению с Кинни советует тебя понимать?
- В общем и целом примерно да.
- Брайан, ты идиот! – с чувством произносит Майки, давая выход эмоциям.
- Я знаю, - он улыбается, глядя на разгневанного друга, - но есть и хорошая новость. Ты меня не бросишь.
- Не брошу. Садись в машину, чучело.
- Себя-то давно в зеркале видел?
- Давай помогу.
- САМ!

[Укус Бога]

8.
Первый день на новой работе обязательно событие запоминающееся, причем не в самом хорошем смысле этого слова. Суета, бесполезные попытки доказать новоиспеченным коллегам, что ты не просто парень с улицы, а профессионал и навязчивое ощущение собственной ненужности, ведь если только взглянуть на них – сразу видно, что все тут прекрасно идет и без твоего участия. Но как насчет первого дня на старой работе, которую ты с таким облегчением бросил, при первой же возможности, использовав подвернувшийся шанс проститься с сослуживцами без всяких реверансов и умотать в Портленд, в расчете на то, что больше никогда и никого из них не увидишь? Если вам действительно нужен ответ, что ж, у Майкла Новатны есть чем поделиться. Он стоит, уткнувшись лбом в прохладное стекло над раковиной в общественном туалете, и с ужасом считает минуты оставшиеся от его перерыва. Стоит им истечь и все начнется заново – неприязненные взгляды коллег, перешептывания за спиной, язвительные замечания Энди – нового менеджера. Как же быстро этот засранец занял его прежнюю должность и теперь отыгрывается, получает садистское удовольствие, доводя его до ручки.
Кажется единственной, кто остался рад его видеть, была Трейси. Майкл нервно улыбается, вспоминая подробности бурной встречи. Он едва успел пересечь порог, как радостный вопль «Майкл!» ненадолго лишил его способности слышать левым ухом, а налетевший откуда-то сзади ураган эмоций в синей форме Биг-кью стиснул его ребра в костедробительном объятии. Скучала девочка, действительно скучала. Впрочем, строя воздушные замки с Девидом, он тоже не забывал свою подругу, оставшуюся в той его старой жизни. Именно Трейси стала причиной того, что он не свихнулся окончательно и не послал куда подальше своего нового босса в первые же тридцать минут своего рабочего дня. И он был искренне благодарен ей за это, ведь ему как никогда нужны были деньги, а значит нужна эта работа.
Прохладная зеркальная поверхность приятно холодит пылающую кожу, утягивая в себя весь жар и возмущение, донося до затянутого праведным гневом сознания слабый голос рассудка. «Терпи, - говорит он, - не провоцируйся. До конца смены всего каких-то два часа. А закатить истерику равноценно самоубийству – третьего шанса точно не будет» Самоубеждение постепенно работает, правда не без помощи освежающего действия ледяной воды из-под крана, и Майкл готов вернуться обратно в зал. Вернее почти готов. Сейчас, он постоит здесь еще пару минут и тогда уж точно придет.
Хотя он все еще взвинчен до предела - телефонный звонок заставляет его подскочить от неожиданности и трубка трясется в дрожащих руках. Хорошо хоть до криков не дошло, с каких это пор он стал такой истеричкой?
- Майкл, привет это Линдси, - говорит голос в трубке. Он рад ее слышать, действительно рад. Линдси – это всегда сочувствие и домашняя забота, а еще восхитительные шоколадные печеньки к чаю. Рот моментально наполняется слюной. Как жаль, что возможности телефонной связи ограничены. Надо бы навестить ее и Мэл как-нибудь…
- Привет, Линдс, как вы?
- У нас все отлично, но я никак не могу дозвониться до Брайана. Хотела предложить ему привести Гаса в эти выходные. Он не с тобой?
- Нет. Ума не приложу, где он может быть, если его нету в лофте. Я на работе сейчас, – Майкл не хочет признаваться себе, но этот разговор заставляет его нервничать. Больше чем следует в подобной ситуации. И спокойный тон ему удается имитировать едва-едва, итальянские корни требуют бури, криков и масштабной операции по проведению поисков. Это самая ужасная и неправдоподобная имитация невозмутимости, которую видел мир, но он старается изо всех сил. Не стоит пугать еще и Линдси, - Давай созвонимся позже. Я сейчас слегка занят, - он отключается быстрее, чем может услышать ответ на другом конце провода, но работа… Он и не помнит уже, что его перерыв закончился и пора возвращаться - Брайан важнее, надо найти где его носит.
Пальцы скачут по кнопкам набирая знакомый, в общем-то выученный наизусть, номер, а сердце почему-то бьется медленнее. В такт с протяжными гудками, доносящимися из трубки. Он ведет себя как псих? Как долбанная клуша? И тридцатилетнему мужику не пристало сходить с ума из-за того, что друг не взял трубку? Подумайте еще раз. Это ведь Брайан-Мать-Его-Кинни! В эту голову может придти все что угодно, особенно под влиянием того, что сейчас с ним происходит.
В отличие от большинства представителей человеческой расы Майкл Новатны никогда не испытывал ненависти к телефонным аппаратам. Серьезно, даже в самые напряженные моменты, когда желание расколотить несчастный телефон о ближайшую стену посещает даже самую миролюбивую голову, Майкл оставался безопасен для средств связи. Он знал это про себя и даже втайне гордился данным своим качеством, но почему-то именно сегодня оно решило его подвести. Слушая гудки, он сдавливает трубку так, что пластиковый корпус едва не трещит по швам, а мысли скачут по голове испуганными кроликами. Куда посреди дня мог податься парень в инвалидной коляске? У него ведь даже машины нет! Брайан самолично вручил ему ключи сегодня утром, с просьбой заботиться о своем джипе. Жест конечно донельзя красивый и в какой-то мере трагичный, но Майкл подозревал, что таким образом Брайан всего лишь приобрел себе вдобавок к машине еще и личного водителя, потому и взял ключи – для этого засранца он не только водителем, поломойкой стать готов.
- Майкл, ты там в порядке? - раздается испуганный голос Трейси из-за двери, - Ты уже двадцать минут из туалета не выходишь! Энди спрашивает, где ты.
Решение созревает моментально. Если не берет трубку, надо искать. Чтобы искать, нужно сбежать из магазина. Он резко распахивает дверь, так что Трейси от неожиданности делает шаг назад.
- Трейс, мне нужно будет уйти сейчас. У моего друга, Брайана, помнишь? Так вот у него возникла проблема, и я должен бежать, - он говорит так быстро, что сам не до конца успевает за собой, но девушка слушает его монолог и сосредоточенно кивает в ответ на умоляющие взгляды, - Прикрой меня перед Энди. Скажи, что я в обморок грохнулся или обед несвежий съел, главное, чтобы я смог сбежать незамеченным. Поможешь, пожалуйста?!
Наверное, он побил все рекорды по просительным выражениям лица, или может быть Трейси - самый лучший друг, которым только может быть натуралка для гея, но она соглашается, кивает, не оставив ни секунды на раздумывания.
- Беги конечно. Я навешаю ему лапши на уши, ты только сам не попадись на выходе. И вот еще – возьми вот это. Я покупала для своего племянника, но он не оценил. Может Гасу понравится? - она протягивает что-то, завернутое в подарочный пакет, но любопытство подождет – сейчас надо сбежать, не наткнувшись на Энди.
Он чуть не пробегает мимо Брайанова джипа на стоянке, забыв, что теперь это вроде как его машина. Джип большой, блестяще-черный, даже грозный на вид, а главное красивый – Майкл ловит завистливые взгляды покупателей Биг-кью на его, о Господи, его машину. Он словно хищник, сильный и опасный, среди наводнивших парковку магазина семейных седанов, не имеющих ни формы, ни стиля – только максимальное удобство. А все-таки забавная штука ирония судьбы – став своего рода владельцем машины Брайана, он вдруг понял, почему тот так к ней относится. Или же нежные чувства к этому автомобилю идут в комплекте с ним? Мотор ревет громко и на мгновение Майклу даже кажется, что осмысленно радостно. Зверь застоялся в стойле. Только вот нет времени чувствовать дорогу и ветер, нужно искать его настоящего хозяина.
Он все-таки едет в лофт. Просто ради того чтобы было откуда начинать поиски. К тому же Вавилон – глупо, да и рано еще, Вуди закрыт, а будь Брайан в гостях у кого-нибудь из их семейства, этот кто-нибудь обязательно позвонил бы. Перебирая в голове все возможные варианты, Майкл поднимается по лестнице – жажда действия не дала возможности дождаться лифта. Железная дверь с шумом отъезжает в сторону, демонстрируя пустое пространство квартиры. Блять! А ведь он до последнего момента наивно верил, что Брай все-таки не потерялся, а просто телефон не слышит, или игнорирует. Нервное возбуждение, копившееся в нем с начала этого дурацкого дня, достигает своего пика, и, в качестве разрядки, а может по зову интуиции, он орет так громко как может, кричит во все легкие:
- БРАЙАААН!

[Укус Бога]

Кажется, что Бог все-таки есть и Бог любит Майкла, потому что в ответ на его вопли над спинкой дивана приподнимается взлохмаченная голова. «Твою ж мать!!!» - едва слышно выдыхает он, пока в голове вертится целый список более крепких выражений. Зверское убийство лучшего друга – это не то, что заставило бы его маму гордиться им. Он повторяет себе эту мысль до тех пор, пока настойчивая жажда членовредительства не утихает вместе с постепенно приходящим в норму сердцебиением. Знакомьтесь – Майкл Новатны, человек, который точно знает от чего умрет. От сердечного приступа. Он сам приговорил себя к подобной кончине, в тот проклятый день, когда ему в голову пришла мысль познакомиться с неким Брайаном Кинни – основным поводом для появления у него седых волос.
- Маайки… - Брайан тянет гласные, радостно ухмыляется и глядит на него, сверкая расфокусированными глазами, - Ты злишься, - вот такая вот константа и сразу становится понятно, почему этот обдолбанный идиот не брал трубку. В его нынешней вселенной, судя по всему, телефонов не существует, и странные звуки Брай просто напросто игнорировал.
- Брайан, что ты принял, где ты вообще наркоту добыл? – устало интересуется Майкл, подхватывая друга, не давая ему свалиться с дивана – во-первых, больно, а во-вторых, хрен поднимешь же потом. Похоже, весь спектр эмоций, что можно испытать за день, он уже прошел и психовать просто не осталось сил.
- Пару заначек распотрошил, - отвечает Брайан, отсмеявшись, потому что ничего смешнее собственного предотвращенного падения в данный момент для него явно нету, - а еще мне док колеса прописал. Нет ничего полезней транок, Майки! Так даже док думает, – с минуту он сохраняет серьезное выражение лица, а потом снова захлебывается дурацким хихиканьем.
Майклу вновь становится не по себе, когда его лучший друг, закончив хихикать, с выражением абсолютной сосредоточенности достает откуда-то из карманов помятый косяк и начинает шариться вокруг в поисках зажигалки. Он тянется отобрать, подумать о здоровье Брайана, раз уж сам Брайан сейчас думать не в состоянии и натыкается на упрямый взгляд зеленых глаз словно на стену. То есть это он считает, что взгляд именно упрямый, ведь расширенные зрачки прячут всякое выражение, мешают читать эмоции, затягивая внутрь себя. Зелеными глаза назвать можно только по памяти, сейчас они скорее черные. Бездонные пропасти с едва заметной светло-зеленой окантовкой, они захватывают, приковывают внимание, и Майкл уже не может оторвать взгляда. Он смотрит в бездну и вспоминает Ницше (1). Интересно тот тоже имел в виду прямой смысл?
- Брайан, - просит он жалобно, потому что командовать сейчас невозможно - остается только умолять, - тебе хватит уже. Ты же убьешь себя так.
Просьбы не помогают тоже, они лишь вызывают еще один приступ хохота. Но на этот раз не укуренное хихиканье, Брайан ржет громко, зло и абсолютно серьезно. Кажется, что от этого смеха температура в лофте падает градусов на двадцать, и Майкл с трудом удерживается от того, чтобы не сдвинуться подальше и обхватить себя руками. От холода… или от того, что ему слегка жутковато. Брайан красив. Нет, вы не поняли, он офигительно красив в этой новой монохромной гамме – темные волосы и глаза на фоне бледного лица с резко обозначившимися скулами, сумасшедшее, безбашенное веселье и абсолютно серьезный взгляд. Только Майкла эти контрасты скорее пугают, чем восхищают.
-Майки, - холодные губы утыкаются в ухо, а хриплый сексуальный шепот заставляет в экстазе поджиматься пальцы ног, - я уверен, что ты прочтешь самую трогательную речь над моей могилой… И все будут плакать, и говорить какой замечательный человек покинул этот мир… А Тэд объявит во сколько вам обойдутся мои похороны вместо тоста. Ха, я бы взглянул на такое.
Он слушает этот бред, проваливаясь в бездонные зрачки, не в силах открыть рот, застыв маленьким восторженным кроликом перед потрясающе красивым удавом. А Брайан тем временем находит зажигалку и теперь возится, поджигая свой косяк.
- Держи. Поможешь мне раскурить и тем самым избавишь от необходимости делать это в одиночестве. Прямо-таки спасешь мне жизнь - ты герой, Майки. Нет, ты Супергерой! Так что тащи свою героическую задницу мне на помощь.
Майкл послушно протягивает руку. Сопротивление бесполезно, все бастионы пали, все крепости взяты. Он делает глубокую затяжку, наблюдая, как чернеет бумага и умирает в прохладном воздухе тонкая струйка дыма. Трава неожиданно крепкая, сладковато-горький дымок забивается в горло, мешая вдохнуть, и он закашливается, пытаясь облегчить доступ кислорода в легкие.
- Осторожно. Затягивайся покороче, она – ядреная, - ласково шепчет Брайан, мимолетным движением оглаживая его спину. Или же это просто показалось из-за кашля?
- Чт.. что это? – неожиданно сиплый голос. От травы или от ласки?
- Базилик, - отвечает Брайан, снова хихикая над его севшим голосом и удивленно распахнутыми глазами, - охуительно вставлючий базилик… (2) Дай мне тоже затянуться!
Он летит. Или падает. Или вообще сидит на месте, главное, что мир вокруг тоже двигается. Расплывается, вливается в тонкую серую дымку их косяка, пахнет сладко, и горько, а еще пахнет Брайаном и от этого начинает кружиться голова. Затяжка. Еще одна. Время капает густым сиропом, пока он сидит, прижавшись к гладкой коже любимого плеча, и млеет от ощущений. Он весь словно оголившийся нерв. Он смотрит, и в глазах пляшут цветные мушки, как если долго глядеть на солнце; он вдыхает, и в носу приятно щекочет от такого особенного, неповторимого запаха Брайана Кинни; он касается, и кожу простреливает электрической вспышкой наслаждения. Боже… Как хорошо-о!... Брайан.

[Укус Бога]

А потом время ускоряется как при нажатии на кнопку перемотки или же кто-то просто украл несколько часов его жизни. А как иначе объяснить темноту, ощущение мохнатого Брайанова ковра под собой (как так, он же только что сидел на диване?) и пустую бутылку из-под виски перед носом. Майкл старается отвернуться, ведь запах алкоголя резкий и глубокий, а пол от него кренится под опасным углом, но не может - что-то большое и теплое лежит на нем и придавливает к ковру. Ему не тяжело, этот вес скорее приятный, нужный как земное притяжение, а еще от него тянет, так восхитительно горячо тянет внизу живота.
Он шевелится, ерзает по полу, стараясь устроиться поудобнее, прижаться сильнее. Но большое и теплое скатывается с него с усталым вздохом, и остается лишь разочарованно стонать от тоски по такому странному человеческому одеялу. Холодно. Без него холодно. В темноте одиноко и он старается найти Брайана снова, развернуться, придвинуться поближе к безопасному теплу. Это ведь ничего что он прижмется? Просто друзья. Просто алкоголь и травка. Бывает. Он не запалится. Он не… Связные мысли – предатели, покидают голову как крысы тонущий корабль, бегут от него толпами, стоит только повернуть голову и встретить этот взгляд. Майкл видит, как все черти ада пляшут румбу в бездонных зрачках. Так близко, так необходимо. И ночь шепчет ему в уши поощряющим голосом… Соблазнительным таким.
Ты хочешь… Да, черт побери, хочет! Хочет так, что инстинкты подавляют собой разум, и все его состояние можно исчерпывающе описать единственным словом «хочу». Пересохшие губы, бешено бьющееся сердце - неожиданная близость с ума сводит. А Брайан улыбается. Понимающе так улыбается, знает-знает, что кое-кого тут разрывает на части.
И этого достаточно чтобы смести остатки самоконтроля. Невозможно сопротивляться ночи, смеющейся в темных глазах. А он устал, и сил почти не осталось. Он пьян, а еще он без памяти влюблен в своего лучшего друга.
Поцелуй Брайана соленый на вкус и сносит крышу как текила. Прикосновение обжигает огнем - властное, требовательное, не только губы и язык, но еще и зубы ощутимо прихватывающие, прикусывающие чуть ли не до крови, и от этого хочется выть и кусаться в ответ. Сильные пальцы в волосах, сжимают, оттягивают голову, открывая беззащитную шею, подставляя ее под новый поцелуй-укус… Чччерт!!!... Прикосновения горячих губ сводят с ума, распаляют до безумия, еще чуть-чуть и он кончит в штаны как какой-то подросток. Майкл выгибается, до боли прижимая Брайана к себе, теряясь в этой умелой отчасти жестокой ласке.
Охх… С губ рвется сиплый стон, который уже невозможно задавить, удержать в себе, пальцы судорожно вцепляются в каштановые пряди.
- Майки… - выдыхает Брайан, терзая его шею и это «Майки» куском раскаленного железа чертит от сердца до паха, хотя казалось, что возбудиться сильнее уже просто невозможно.
Одежду – прочь. Майкл выпутывается, рвется из нее, словно Лакоон из змеиных объятий. Он трется об гладкое сильное тело под ним, так что впору добывать искры. Горячо, так горячо и сладко. Прикосновения к обнаженной коже обжигают не хуже раскаленной магмы. Еще чуть-чуть и он сам вспыхнет, разнесет Помпеи нахрен. Он тянется, легко прикусывает чувствительную точку за ухом, отчего Брай издает удивленный полустон-полувсхлип, и от этого звука словно током тряхнуло. Если бы не жалкие остатки здравого смысла, он бы… он бы сразу... Черт, черт, черт! Он не может терпеть дальше, стоит так, что Майкл готов взорваться каждый раз, проезжаясь бедрами по эрекции любовника.
- Где смазка? - рычит он, впиваясь в приоткрытые губы, целуя, кусая, вылизывая их со всей страстью, на которую способен. Брайан тяжело дышит, отрываясь от поцелуя, и шипит с интонациями дикого кота:
- Не тормози, Новатны! Смазка и презики под диваном!
Майкл ненадолго приходит в себя лишь когда, сидя поверх рычащего от нетерпения Брайана, осторожно пытается ввести внутрь себя перепачканные смазкой пальцы. Это какое-то озарение, смесь ужаса и восторга. «Я буду трахаться с Брайаном Кинни» - стучит кровь в обезумевших мозгах, пока он насаживается на собственные пальцы, пожирая взглядом свою большую американскую мечту.
- Ты уверен? – последний шанс, пока он с трудом, но еще может остановиться, спасти дружбу и оставить мечту мечтой.
- Твою мать, Новатны, давай уже! – стонет Брайан, глухо стукаясь затылком об пол. И все моральные преграды рушатся под натиском отчаянного, нерассуждающего желания.
Он опускается резко и полностью, насаживаясь, вбирая Брайана в себя по самые яйца, чувствуя задницей его угловатые твердые бедренные косточки, и понимает, что вот оно – самое потрясающее ощущение в жизни. Они словно созданы друг для друга – член Брайана и его собственная задница, единое целое, идеальная пара. Брайан внутри целиком. И... ну... это Брайан. Твёрдый, горячий и, Боже, он пульсирует, бьется в Майкле, словно живое сердце, как будто забрался ему под кожу, да так и остался там. Он чувствует себя растянутым, заполненным до предела, так, что ничто больше не может проникнуть между ними. Податься назад и что-то выстреливает в позвоночнике и теплая, сильная, жгучая волна прокатывается по телу так внезапно, так молниеносно быстро, что Майкл задыхается. Он двигается, он скачет как заведенный, набирая бешеный темп, так чтобы волна шла за волной, чтобы обессилевший разум отказывался отличать боль от наслаждения. Краем сознания он улавливает стоны и хрипы Брайана и не может удержать ответных вскриков. Потому что в голове уже закручивается спираль нового Большого взрыва, обещая рождение звезды… галактики… вселенной… Когда мир взрывается ослепительной вспышкой наслаждения, кажется, что приходит понимание абсолютной истины.
Он задохнулся.
Он... расплавился...
Он…он... ох,... бляяять...
Тело сотрясается в сладкой судороге, выгибается-выгибается-выгиба-а-ается... и падает с небес, срываясь на крик, на Брайана, вжимая того в пушистость ковра, обнимая до боли, до нового хрипа.
- Майки, слезь. Тискаться после секса - это девчоночье! – придушенно ворчит Брай, выскальзывая из него, довольно отодвигаясь в сторону, потягиваясь, словно сытый кот. А Майкл лежит не в силах пошевелиться - потрясенный, оглушенный пережитым оргазмом… невероятно счастливый. Кажется, он только что видел то самое небо в алмазах.
Когда здравый смысл с горем пополам возвращается в голову, в эту же самую голову приходит мысль, что сейчас, наверное, надо что-то сказать. Это же событие мирового масштаба как падение социализма или высадка на луну – маленький шаг для человека, и огромный для человечества. Как назло все посетившие его варианты кажутся полным и непроходимым идиотизмом. Майкл почти физически чувствует, как крутятся ролики у него в голове, пытаясь создать что-нибудь не совсем уж глупое. Но когда он наконец набирается решимости открыть рот, то обнаруживает, что слушателей у него сегодня не будет. Снятый презерватив валяется на полу под журнальным столиком – видимо кое-кто особо не напрягался с вопросами утилизации, а сам Брайан сопит, развернувшись к нему тощей спиной - коктейль из обезболивающих, травы и алкоголя все-таки сделал свое дело и вырубил друга быстро и качественно. Майкл улыбается, глядя на мирно сопящего Брая, и аккуратно пристраивается рядом, обнимая его сзади.
Тот, рвано вдохнув, переворачивается и утыкается в шею холодным, словно у здорового щенка, носом. Он что-то жалобно бормочет во сне, и Майкл абсолютно и бескомпромиссно счастлив, чувствуя на коже теплое дыхание и перебирая мягкие пряди, пока, напрягая уши, не разбирает в сонном лепете совсем не свое имя.
Вот так… А ведь он почти позволил себе размечтаться и поплыть. Просто смирись, Новатны, очевидно не судьба… Он сейчас прямо-таки офигительно мудрый и рассудительный, только в горле почему-то царапаются озверелые коты. Не иначе, чтобы с утра нассать во рту и смыться, ага. Коты, да... Такие, с каштановыми волосами и до одурения зелеными глазами...Черт. Ну вот надо было…
Брай, ты прости, ладно? Это… этого не будет больше. Ты просто спи сейчас.
Просто спать….и не обращать внимания на дрожащую в уголках глаз соленую воду.

[Укус Бога]

9.
Если бы когда-нибудь Джастин решил составить список самых ужасных пробуждений в своей жизни, то однозначный лидер этого хит-парада у него уже имеется. Он со стоном сползает с кровати, чувствуя себя тысячелетней развалиной, и плетется в душ, в слабой надежде, что упругие горячие струи прогонят тупую боль, поселившуюся в скрученных, одеревеневших мышцах. Все тело ноет, и Джастину кажется, что у него вообще не осталось ни единой жилки, которая бы не жаловалась сейчас на свою судьбу и не отзывалась бы глухой тянущей болью на малейшее его движение. Стоя перед зеркалом в ванной он изучает себя на предмет поиска новых синяков и ссадин и остается впечатленным результатами. Свежие ярко-фиолетовые, слегка поджившие густо-синие и уже почти сошедшие бледно-желтые пятна покрывают кожу как шкуру у какого-нибудь ягуара, и он скорее похож на творение безумного абстракциониста чем на то, что люди обычно наблюдают в зеркале. Лицо относительно чистое и он бесконечно рад этому обстоятельству, потому что если все остальное и можно прикрыть рубашками с длинным рукавом и майками с высоким горлом, то лицо приходится каждый день демонстрировать матери и окружающим, а значит его нужно беречь.
Согласившись пойти в обучение к Коди две недели назад, Джастин не до конца понимал, на что именно он подписывается, ибо Коди ни в чем не знал полумер и отдавался этому занятию со всем жаром и безграничной фантазией. Первое, что Джастину пришлось усвоить на их импровизированных тренировках – боец из него никакой. То есть совсем никакой. Сие знание пришло к нему в муках, точнее в сопровождении внушительного удара в челюсть, причем абсолютно неожиданного. И пока он отлеживался на полу, пытаясь вернуть пострадавшую часть тела на место, а заодно сообразить, за что его только что ударили, Коди страдальчески закатил глаза и обозвал его тюфяком, а потом резко вздернул за шкирку обратно на ноги, как нашкодившего котенка. Второе, что он понял почти мгновенно – щадить его никто не собирается. Коди был жестким тренером. При полном отсутствии жалости к себе он точно так же искоренял это чувство в Джастине, и, пытаясь донести до него смысл того или иного действия, частенько избивал его так, что тот едва держался на ногах по завершении дня. Наверное в Коди сгинул бесценный армейский инструктор, потому что не смотря на всю сомнительность его методов Джастин действительно учился, и по прошествии некоторого времени даже умудрялся отделать своего учителя в ответ. Точно так же, не жалеючи, вкладывая в удар всю ярость и силу. Правда вот количество синяков на нем от этого к сожалению не уменьшилось, разве что теперь избитыми ходили оба. Постепенно он даже смог понять смысл подобного над собой издевательства и оценить преподавательские качества этого парня. Тогда же он пришел к выводу, что возможно они могли бы даже стать друзьями.
Коди был загадкой. Он был неразгаданной тайной и потому разжигал в нем детское, неудержимое любопытство. Парень почти не говорил о себе. Личные вопросы – табу, разговоры по душам – розовые сопли. А Джастин и не лез почти, поэтому получилось так, что спустя две недели он знал о своем новом знакомом едва ли больше чем в первый день. Впрочем, кое-что было понятно и без слов. Коди презирал слабость и искренне считал, что цель оправдывает средства, и Джастин из кожи вон лез, чтобы его не сочли слабаком, на которого не стоит тратить время. Он сбивался со счета, вечерами считая новые синяки на своем теле, но никогда не смел жаловаться, ведь в противном случае Коди мог развернуться и исчезнуть из его жизни так же неожиданно и быстро, как и появился в ней. Почему-то с тоской вспоминались школьные уроки физкультуры, на которых он мягко говоря не надрывался, предпочитая потихоньку сбежать на трибуны и болтать с Дафной до тех пор пока не придет время возвращаться в раздевалку. Ностальгировать получалось ровно до того момента, пока не приходилось уворачиваться от летящего прямо в лицо кулака.
А когда, хорошо надрав друг другу задницы, они освобождали ринг и сваливались у ближайшей стенки, глотая воду в безразмерных объемах, Коди начинал говорить. О том что, если мир скалит зубы, надо уметь кусаться в ответ, о том, что ты никогда не поймешь, как причинить боль, пока не попробуешь ее на себе (при этой фразе у Джастина сразу начинали свербеть и ныть все его синяки). А он сидел и слушал, не зная как именно относиться к сказанному – то ли ловить каждое слово как святое откровение, потому что Коди точно мог бы противостоять таким как Хоббс, то ли убегать в ужасе, потому что он не такой как Коди, он не может так – слишком слабый. Он восхищался и пугался одновременно, гадая, что же случилось там, в прошлом, чтобы Коди мог стать тем, кто он есть сейчас. И однажды ему удалось это выяснить.
Во время посещений тира Коди всегда становился более расслабленным и разговорчивым, ну насколько это вообще возможно для Коди, словно прикосновения к винтовкам и пистолетам служили ему своеобразным афродизиаком. Поэтому произошедшее стало для Джастина еще более удивительным, чем могло бы. Все началось с того, что Коди вымазал футболку. Собственно на взгляд Джастина никакой трагедии в этом не было – пара пятен оружейной смазки на футболке, от такого еще никто не умирал. Но Коди чертыхался и рычал так, как будто случилось нечто непоправимое и возможно летальное, а вместо обычного жесткого и решительного взгляда, на лице гуляло потерянное и несчастное выражение, которое тот безуспешно пытался спрятать за фальшивым раздражением.
- Да что случилось-то? У тебя же есть другая футболка. Возьми да переоденься, - недоумевал Джастин, наблюдая за такими резкими переменами в характере приятеля.
А тот резко вскинулся, посмотрел на него с неожиданной злобой, похожий на загнанного в угол зверька, и процедил сквозь плотно сжатые зубы.
- Я не могу
- Стесняешься что ли? Никогда бы не подумал… Не собираюсь я тебя разглядывать, переодевайся давай, чего тут мочь? – он честно старался удержать губы на месте и не давать им расползтись в улыбке, но этот новый стеснительный Коди, вызывал слишком много эмоций, чтобы не позволять им расплываться на лице. Правда Коди как раз его радости не разделял. Он продолжал смотреть со смесью злобы и страха и даже отступил назад, судорожно оттягивая запачканную футболку как можно ниже.
- Не могу и все, - шипел он, прижавшись спиной к ближайшей стене.
- Что у тебя там? – умиление исчезло, но зато любопытство разгорелось с удвоенной слой, при виде того, как старательно Коди прячет спину.
- Ничего! – рявкнул тот, и попытался рвануть к выходу, но не успел. Джастин был старательным учеником, а Коди неплохим учителем, за что и поплатился, оказавшись вжатым грудью в стену, без малейшей возможности пошевелиться.
- Вот блять выучил на свою голову! – ругался он, бешено дергаясь в бесплодных попытках вырваться, пока Джастин фиксировал его и задирал футболку. Удерживать под собой яростно сопротивляющегося парня было невероятно тяжело и Джастин даже ощутил мимолетный проблеск гордости за свои успехи, пока наконец не нашел то что искал.
- Твою мать! – потрясенно выдохнул он, неосознанно отступая на шаг назад, отпуская руки, даже не подумав о том что, освобожденный наконец Коди наверняка захочет отомстить своему не в меру любопытному ученику и превратит его в отбивную котлету. - Что это?

[Укус Бога]

А Коди даже не думал лезть в драку, он колотился так, словно стоял на высоковольтном проводе, и смотрел на Джастина со смесью ярости и отчаянья.
- Не успел рассмотреть? – выкрикнул он в лицо обидчику, - Давай смотри не стесняйся! – и задрал помятую, порванную в пылу столкновения футболку почти под самые подмышки.
Кожа спины гладкая, белая, наверняка нежная как у девочки, даже удивительно, что она все еще такая, учитывая, как небрежно Коди обращается со своим телом. А на ней, как будто в противовес, жуткие шрамы во всю поясницу. Уродливые красные линии складываются в позорное слово «Педик», покрывают гладкую кожу как клеймо, как страшная метка. Свежие шрамы, им еще и полгода нет, но они наверняка останутся, возможно побелеют, слегка рассосутся, но до конца так и не сойдут, будут клеймить хозяина всю оставшуюся жизнь.
- Чем это?
- Ножом, - Коди говорил неохотно, едва слышно, избегал поднимать глаза и смотреть в лицо, - небольшой подарок на память о старшей школе.
- Но как? … Почему ты не…
- Сопротивлялся? О, поверь мне, я сопротивлялся, пока мог держаться на ногах. Но я был один, а их – целая футбольная команда… В конце концов, они просто подмяли меня под себя, а эта сука Уэйн - их капитан вырезал у меня на спине, пока все остальные меня держали.
Джастин коротко сглотнул, в шоке от подобных откровений. Не смотря на то, что он и сам мог похвастаться знакомством с гомофобией, у него по-прежнему не укладывалось в голове, как до таких зверств могут дойти люди. Обычные люди, такие как он, или Дафна, или Дэбби, или любой прохожий на улице. А еще ему казалось, что он первый с кем Коди решился заговорить на эту тему, хоть и не совсем по своей воле, а потому он лихорадочно придумывал, что бы сказать в ответ, но кроме банального «мне жаль» ничего на ум не приходило. А Коди кажется вообще не нужны были соболезнования, он просто говорил, выплескивая все то, что держал в себе, словно вскрывал нарыв.
- А потом мне пришлось месяц лежать в больнице, чтобы эта хрень не загноилась и я не подох от сепсиса, и каждый, КАЖДЫЙ, блять, кто менял мне повязку мог видеть это и любоваться моим позором. Мой гребаный отец пришел лишь один раз - только для того, чтобы сказать мне, что я все это заслужил и что он больше не желает иметь со мной ничего общего, что я опозорил мою семью, - неловкая пауза и почти физическая боль в голосе. Казалось, что Коди больше не с ним, что он все еще там, на футбольной площадке, пока кучка гомофобов уродуют его тело и душу, - Ненавижу! Я ненавижу их всех. Не знаю, как я не чеканулся… а может-таки чеканулся слегка. Я просто уехал оттуда, как только мне разрешили уйти из больницы. Но я до сих пор каждый день хочу вернуться и перестрелять всех: Уэйна, отца и остальных.
Страшно слушать про чужие беды, еще страшнее – размышлять, а что если бы то же самое случилось бы с ним? Если бы Крис выбрал своей мишенью не Брайана, а его самого. Его отец тоже решил бы, что он заслуживает такого?
- Ты не заслужил этого. Никто такого не заслуживает, - прошептал он скорее для себя, чем для Коди, но тот сорвался на горькое хихиканье.
- Ты думаешь, я этого не понимаю? Видишь ли, это Американский Юг, братишка, - парень саркастично ухмыльнулся, нарочито выговаривая слова с сильным южным акцентом, - Честные и добропорядочные республиканцы очень не любят долбаных педиков и им насрать, что долбаный педик заслужил, а что нет.
- А я и не думал что ты…
- Голубой? Проверь свой гей-радар. Хотя эти суки тоже не догадывались, пока я не запалился.
- Мне жаль.
- Спасибо конечно, но ты не можешь сожалеть о том, чего не знаешь. А ты не знаешь каково это. Радуйся, что не знаешь.., - Коди усмехнулся и потянулся как ни в чем ни бывало, и сразу болезненно напомнил Джастину другого человека, у которого тоже все всегда было окей.
- Я – знаю! Мой… очень близкий мне человек недавно подвергся нападению. Он не сможет ходить снова.
- Поэтому ты решил превратиться из сопливой девочки в рэмбо? Будешь мстить?
- А ты что-то имеешь против? – Джастин почти физически чувствовал, как в ответ на подобное заявление каждую клеточку его тела заполняет безрассудная ярость. Уж кажется, кто-кто а Коди мог бы понять его и помочь. С какой стати именно Джастин сопливая девочка? Перед затянутыми пеленой бешенства глазами неожиданно всплыло лицо Криса. Откровенно говоря последнее время Хоббс был частым гостем в его мыслях. Почти так же как Брайан. Эти два человека словно поделили его сознание пополам, не оставляя места в его голове никому другому. Одного он горячо любил, другого – не менее страстно ненавидел. Пару раз, на мгновение выпадая из реальности, он начинал водить карандашом по бумаге и лишь потом соображал, что именно он делает, и кого он рисует. Можно сказать, что Крис стал его собственной идеей-фикс. Наказать его, причинить такую же боль как тот причинил Брайану, и ему, и всей их маленькой семье…
отомстить. И Коди должен ему в этом помочь, ведь, как неожиданно понял Джастин, не такие уж они и разные…

[Укус Бога]

10.
Утро пятницы медленно ползет к полудню, а самое паршивое время в жизни Джастина Тейлора и не думает двигаться к завершению. Наоборот кажется что окружающая действительность вышла на качественно новый виток мерзости и поддерживать в себе радость к существованию (при условии что таковая еще в нем осталась) становится все труднее. Эта страница его жизни, озаглавленная как «Дерьмовая» началась еще два месяца назад на школьном выпускном, и теперь похоже пришло время для еще одного такого же паршивого абзаца. Суд над Крисом! Спросите Джастина и он скажет, что его присутствие на данном событии – самая дурацкая идея, которая только посещала человеческую голову, но его голос значит так мало, что он уверяется в призрачности своих гражданских прав, а идея находит столько преданных, ярых сторонников, что любое сопротивление обречено на провал, даже толком не начавшись. Начиная с Дэбби и ее бескомпромиссного «Ты идешь, Солнышко, и даже не начинай спорить!» и заканчивая Коди, который, безмятежно улыбаясь, убеждал «Сходи – посмотришь на американскую демократию в действии…» все принуждают его соглашаться и вымученно улыбаться, кивая в ответ на подобные заявления, мол да, приду обязательно, никаких вопросов. И никто по-настоящему не понимает, насколько ему в действительности хочется запереть дверь в свою комнату и не выходить из нее вплоть до второго пришествия, лишь бы только не встречаться лицом к лицу с тем, кто почти каждую ночь посещает его кошмары, одни только мысли о ком заставляют все внутри гореть от ненависти, кто стал его одержимостью. Только не сейчас, пока он еще не готов заставить его заплатить. Но выбора у него нет, и потому, сцепив зубы, он стоит перед зеркалом, в третий раз перевязывая галстук, чтобы спустя пару часов увидеть суд над своим врагом.
Джастин никогда не умел носить костюмы. Собственно и возможности попрактиковаться у него не было, потому что за все свои восемнадцать лет он надевал костюм лишь дважды, и оба раза при очень печальных обстоятельствах. Первое знакомство с этим предметом гардероба состоялось еще в десятилетнем возрасте, когда мать взяла его на похороны какой-то дальней родственницы. Родственницу до того дня Джастин не видел ни разу, и потому искренне расстраиваться из-за ее ухода, как взрослые вокруг, у него не получалось, несмотря на все старания. Вместо этого он расстраивался из-за того, что костюм такой колючий и неудобный и его никак нельзя снять до возвращения домой, и его скорбная мордашка приводила взрослых в слезливое умиление. Второй опыт оказался еще печальнее и в общем-то привел его к нынешней ситуации, так что, терзая беззащитный галстук, скручивая его фантастическими узлами, Джастин не испытывает теплых чувств к парадной одежде и осознанно ждет от нее неприятностей, которые уже вошли в систему. Костюм сковывает движения, воротник рубашки – придушивает, если застегнуть все пуговицы, и, рассматривая в зеркале себя, упакованного и наряженного по полной программе, Джастин чувствует себя невероятно глупо – так будто одет в клоунский парик и необъятные ботинки из старых комедий. Насколько все было бы проще одень он банальные джинсы и футболку! Но в суд надо являться при полном параде и здравый смысл отвергает настойчивое желание содрать с себя надетое и выудить из шкафа пару любимых джинс.
Нервно потеребить рукава пиджака, подергать за галстук – он подозревает, что костюмы изобрели специально для того, чтобы Джастин Тейлор чувствовал себя идиотом. Даже странно как одна и та же одежда может абсолютно по-разному смотреться на людях. Все те детали, которые сейчас заставляют его нервничать и смущаться, смотрелись абсолютно сногсшибательно на высокой изящной фигуре Брайана. Кинни выглядел как бог в дорогих со вкусом сшитых деловых костюмах, невероятным образом не скрадывающих, а подчеркивающих длинные ноги, широкие плечи и тонкую талию, обрисовывающих тело не хуже вызывающих, открытых клубных шмоток. Джастин искренне недоумевал, как его коллеги могут спокойно работать, когда перед глазами целый день маячит такое сокровище, и при этом не убегать в туалет каждые пятнадцать минут для снятия сексуального напряжения. Впрочем, кажется, даже нарядись Брайан в те обноски, что одевают бродяги с Флит-стрит, он все равно будет вызывать обильное слюноотделение у Джастина и еще половины населения города Питтсбурга.
Реальность просачивается в его мечтания голосом матери. Она кричит « Джастин, спускайся - Дэбби пришла!» и судя по всему возвращается к прерванному разговору – он не может разобрать слов отсюда, но отчетливо различает успокаивающие нотки в тоне Дэб и легкую печаль в голосе матери. Он выходит из своей комнаты, напоследок еще раз взглянув на себя в зеркало в попытках уверится, что то, что в нем отражается, выглядит не так ужасно как рисует ему воображение. Голоса внизу сразу становятся громче, но Джастин не прислушивается, о чем они говорят. Кто в здравом уме будет слушать, чем его мать делится с подругами? Он спускается по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, и сразу же жалеет о собственной глупости. Ушибленная вчера на тренировке нога не желает мириться с подобным с собой обращением и начинает глухо и противно ныть. Черт! Вот только хромать перед матерью и Дэб сейчас не хватало. Он внутренне содрогается, представив себе тот допрос, которому обязательно подвергли бы его эти две милые женщины сообща, если бы вдруг заметили как он припадает на левую ногу или сколько синяков прячет под парадной одеждой. Кажется, у него только что появился довод в пользу костюмов.
Мама и Дэбби стоят рядом, и Дэб успокаивающе, легко-легко прикасается к ее плечу. Странно, что такого могло случиться без его ведома, чтобы мать выглядела такой уставшей и несчастной, а Дэбби – искренне сочувствующей и понимающей. Джастин на мгновение пугается, а потом думает что может матери просто тяжело из-за развода, или она расстраивается из-за того, что вчера Молли поколотила соседского мальчика, а мама и Дэб, они же делятся мелкими проблемами… наверное. Будь это что-то серьезное, он бы знал. Конечно знал, он же живет в этом доме! А женщины наконец замечают его и устремленные на него взгляды заставляют его смущенно поерзать. Мама смотрит виновато, а Дэб укоризненно, а потом ее взгляд зацепляется за его шею и брови изумленно ползут вверх. Скосив глаза, Джастин видит, что из-под рубашки виднеется край лилового пятна, и нервно дергает воротник вверх, чтобы прикрыть случайно оголившийся синяк. Блин! Попался-таки! Он испуганно смотрит на Дэб, ожидая, что вот сейчас она объявит о своем открытии его матери и все – прощай демократия, здравствуй Гестапо. Но Дэбби молчит, лишь сердито пожимает нижнюю губу, и взгляд из укоризненного становится откровенно обвиняющим.
- Пошли, Солнышко! – говорит она после минутной паузы, и Джастин с облегчением понимает, что сдавать его сейчас никто не собирается, а потом он выкрутится – придумает что-нибудь. Он с преувеличенной готовностью кивает, и, махнув матери на прощание, как можно быстрее покидает родной дом, стараясь шагать ровно и бодро, не обращая внимания на протестующую конечность – придумывать больше лжи, чем придется на данный момент отчаянно не хочется.
Джастин не любил врать матери. Не то чтобы это как-то сказывалось на количестве того вранья, что каждый день приходилось выслушивать Дженифер, но факт есть факт – врать Джастин не любил, и в очередной раз, вешая ей лапшу на уши, сталкивался с таким малораспространенным среди тех кому восемнадцать явлением как муки совести, игнорировать которые получалось с переменным успехом. Вот и сейчас, совесть проснулась, когда ее совсем не ждали и принялась грызть его с похвальным усердием.
В какой-то степени Джастин даже надеется на втык от Дэбби, или по крайней мере на внушительный список неловких вопросов, потому что во-первых это гнетущее молчание ей абсолютно не свойственно и потому заставляет его нервничать еще больше, а во-вторых, почувствовав, что кто-то исполняет неприятную работу за нее, совесть мгновенно заткнулась бы и вновь погрузилась в спячку. Но Дэб продолжает молчать, словно в сговоре с его Джимини (1), а у него внутри маленький честный Джастин умирает от стыда.
Они так и проделывают всю дорогу в молчании. Дэб не издает ни звука, оставив Джастина на растерзание своих собственных мыслей. Сейчас он бы дорого дал за то чтобы узнать, что творится в ее голове. В последнее время он что-то слишком часто начал разочаровывать людей, которые в него верят.
Уже внутри они встречают свою компанию: Тэд, Эммет, Мэл и Линдс, и даже Вик – они все здесь, серьезные и немного печальные, как будто не хуже Джастина знают, что ничего хорошего от сегодняшнего дня ждать не придется – и тем не менее они здесь, и, в отличие от него, по своей воле. Они встречают друг друга объятиями и дружескими сжиманиями плечей – делятся человеческим теплом, а еще делят чувство безысходности на всех, чтобы дышать стало легче. Как ни странно, Джастину это не нравится. Он хочет отодвинуться, он не чувствует дружеской поддержки, вместо нее глухое раздражение грызется где-то там на задворках разума… Зачем они здесь? Почему их так много? Неужели только он один не видит в происходящем ничего большего чем клоунаду? А еще легонько кольнуло возле сердца сожаление пополам с разочарованием – того единственного, кто нужен, здесь конечно же нет.

[Укус Бога]

Они и рассаживаются по скамейкам в меланхоличном молчании – торжественные и серьезные, и в голову настойчиво лезет мысль, что они пришли не на суд, а на похороны, и Джастин нервно дергается, пытаясь отогнать дурацкое ощущение от себя. Может поэтому он пропускает момент, когда в зале появляются Крис и его адвокат, и возвращается в реальность только, когда все вокруг резко поднимаются, приветствуя судью. Он мешкает и не успевает встать вместе с остальными, и в результате остается сидеть, пока закутанный в черную мантию почти по самую пепельно-седую шевелюру мужчина устраивается за кафедрой. А когда все садятся обратно, он, наконец, может разглядеть подсудимого, и потому длинные пафосные речи законников проплывают мимо ушей как что-то, не стоящее внимания – у него уже есть тот, на кого это внимание обратить.
Крису страшно. Джастин осознает это с каким-то особенным мрачным удовольствием, и пойти на суд теперь уже не кажется настолько плохой идеей – он бы многое отдал, чтобы увидеть страх в его глазах. Но Хоббс не слюнтяй – это приходится признать тоже. Он не просит, не жалуется, не подыскивает себе оправданий, он спокойно и серьезно слушает речи судьи, как будто это не его поступки привели к тому, что сегодня в зале суда столько народу, как будто это не его судьбу должен решить сейчас высокомерный засранец за кафедрой. Его выдают лишь беспомощно закушенная нижняя губа, и побелевшие костяшки стиснутой в кулак, чуть дрожащей руки… а еще то, что Джастин почему-то кожей чувствует расходящиеся от него волны отчаянного страха.
Этот Крис совсем не похож на демона из его кошмаров, этот Крис выглядит так, как будто не удержит биту, даже если насильно впихнуть ее ему в руки – одинокий испуганный школьник… который пытался убить человека, и чуть было не убил этим другого.
- … то что Крис Хоббс признал себя виновным в жестоком нападении, никаким образом не смягчает серьезности его преступления… - бубнит на заднем плане судья, пока Джастин препарирует Криса взглядом. Каждая бисеринка пота, проступившая на побелевшей коже, кажется ему личной победой, а расширенные от страха зрачки, устремленные на судью – самым правильным зрелищем в жизни -… и тот трагический эффект, который был оказан на жизни обоих этих людей… Я спрашиваю себя, как такое могло случиться?
- Я скажу тебе как, - вдруг говорит со своего места Дэб, нисколько не понижая голоса, - Крис Хоббс – гомофобная скотина, которую надо посадить!
Крис дергается от этих слов как от плетки и беспомощно оглядывается в их сторону, на мгновение встречаясь глазами с Джастином. Затравленный, несчастный – жалкий, сейчас он сам в первую очередь похож на жертву, но Джастин не чувствует сожалений, ведь он почти полностью согласен с Дэбби.
- Но я понимаю, насколько безусловно неприятной была для юноши с таким прекрасным, высокоморальным воспитанием как у Криса Хоббса вызывающая демонстрация подобного стиля жизни и то, что было описано как весьма провокационный танец, - продолжает судья, бросив на Дэб уничижительный взгляд, - учитывая что объектом сексуального интереса со стороны мужчины стал его одноклассник, вполне вероятно что мистер Хоббс чувствовал в некотором роде угрозу и для себя…
Джастин приглушено фыркает в ответ на такое заявление. Он что серьезно? Чтобы Крис опасался, что Брайан будет к нему приставать? В его глазах этот вывод имеет под собой столько же оснований, сколько утверждение что под кроватями прячутся монстры, а на луне живут зеленые человечки.
- … учитывая, что он выпил, чего ему лучше было бы не делать, я понимаю, что Крис Хоббс мог бы потерять контроль над своим поведением. Однако это не оправдывает его поступка, и мне не просто было подыскать такое наказание, которое соответствовало бы этому прискорбному преступлению... – оборвав себя на полуслове, и бросив на прощание, что суд возобновится через десять минут, судья быстро покидает зал под недоуменными взглядами собравшихся.
- Куда это он поперся?
- Нашел время уходить!
- Интригу нагнетает…
Возмущенные голоса долетают до Джастина со всех сторон, и краем уха он слышит, как Мэл начинает пояснять что-то про двенадцать пятнадцать и кабинку у окна, но лишь отрывками. Он по-прежнему смотрит на Криса и замечает на его лице мимолетный проблеск надежды – после монолога судьи эта сволочь кажется поняла, что может остаться безнаказанной. Руки бессознательно сжимаются в кулаки и от ярости скрипят зубы. Не может быть! Крис должен получить по заслугам! Когда судья возвращается, он вновь остается сидеть – на этот раз уже принципиально.
- Кристофер Марк Хоббс, суд принимает Ваше признание в виновности в нападении. Принимая во внимание ваш возраст и то, что за Вами не числится прежних правонарушений, а так же то, что Вы были откровенно спровоцированы, Вы приговариваетесь к двум годам условно и пятистам часам общественно-полезных работ, - судья оглашает приговор, и Джастину кажется, что резкий удар молоточком приходится не на деревянную поверхность трибуны, а на его собственную голову. Всего два года, условно – вот какое теперь наказание за разрушенные жизни… Он поднимается и послушно идет к выходу, следуя за друзьями. В голове как-то странно пусто, в ней не осталось ни мыслей, ни чувств – только улыбка Криса, когда тот услышал свой приговор, радостная, торжествующая. Мелани, Линдси и Тэд впереди всячески поносят судью, Хоббса и неправильные законы в целом, Дэб сквозь слезы клянется, что она этого так не оставит. Сердце у нее где надо, у бедной. Она и впрямь как вторая мама им всем. Вот только что она сделает против государственной машины? У машин-то как раз сердца нет.
У дверей собирается столпотворение. Он еле выбирается наружу, а когда оказывается на улице, видит, что к зданию приехали журналисты. Они окружают Криса и его адвоката, тянут к ним руки с многочисленными микрофонами, диктофонами и вообще всем, что можно использовать для записи речи. А Крис все еще улыбается, он сияет так, что солнцу пора забиваться в угол и нервно курить, и, подняв глаза на Джастина, он продолжает улыбаться, так что сразу видно – он счастлив, счастлив просто до охренения. Нечестно! Эта сволочь не может, не должна быть счастливой после того, что сделала, но тем не менее, это он сейчас улыбается как будто любит весь мир (может и правда любит), и только Джастин готов выть от тоски и ярости, потому что уже никогда ничего не исправит.
- У нас самый демократичный суд в мире, - раздается за спиной тихий голос, такой знакомый, такой нужный. Джастин резко разворачивается, не смея поверить своим ушам… и правильно не верит. Перед ним всего лишь Коди, он стоит, сощурившись, разглядывая ухмыляющегося Хоббса, и не подозревает, что насмешливые нотки в его голосе сыграли с Джастином самую отвратительную шутку.
- Что ты делаешь здесь? – устало спрашивает он у друга.
- Я просто подумал, что после того, как ты познакомишься со справедливостью и равноправием, тебе нужен будет кто-нибудь, кто поддержал бы тебя. Я был не прав?
- Да нет, ты правильно подумал, - «вот только нужен мне к сожалению совсем не ты», - Я рад, что ты пришел.
Он бредет по улице вслед за Коди, который мягко, но настойчиво, и абсолютно правильно уводит его как можно дальше от здания суда. И от счастливого Криса. Ведь у него все еще чешутся руки стереть ухмылку с этого лица.
- Что будешь делать теперь?
- Как будто у меня есть хоть какой-нибудь вариант!
- Он у тебя есть, - Коди говорит, и по его лицу расползается шальная тень, - ты можешь взять правосудие в свои руки.
Джастин задыхается от злости. Вот лицемерный врун!
- Не ты ли говорил, что превратиться из сопливой девочки в Рэмбо – дурацкая идея?
- Можешь считать, что я передумал. Это сработает, я знаю. И могу помочь, – Коди вдруг оказывается совсем близко. Они словно дышат одним воздухом на двоих, - не струсишь сам наказать его?
Джастин лихорадочно мотает головой. Ха, Коди и не догадывается, как давно он уже перестал трусить.
- Вот и умница, - шепчет парень, а затем мимолетно, почти неощутимо прикасается губами к его губам и тут же отступает, чтобы направиться вглубь лабиринтов улиц.
- Коди! – тот все же оборачивается, когда Джастин окликает его. Он абсолютно безмятежен, когда Джастин быстрыми шагами пересекает, разделяющее их расстояние, как будто ничего такого только что не было, как будто они просто поговорили и разошлись. Губы горят, а в голове с грацией и бесшумностью пьяного мамонта маршируют тысяча мыслей и вопросов. Он открывает рот, чтобы выяснить, что это такое только что произошло, но с языка вдруг срывается совсем другое. - Почему ты передумал?
- Тот парень, что улыбался на лестнице, парень с журналистами. Это ведь ему ты собрался мстить?
- Ну да, это Хоббс, а что ты…
- Он очень похож на одного моего старого знакомого. Этот знакомый очень постарался, чтобы я никогда его не забыл, и у него получилось, - глаза у Коди загораются дьявольским блеском, а рука мимолетно проходится по шраму на спине, - похоже я зря считал себя альтруистом, мне о-очень понравится помогать тебе.
Коди уходит, оставляя его одного, а Джастин еще долго стоит не в силах пошевелиться. Слишком много с ним случилось за последние пять минут – сначала этот непонятный и будто бы случайный поцелуй, а потом он стал средством погашения чужой боли. Утро пятницы уже давно превратилось в вечер, а плохая страница предсказуемо не закончилась хэппи эндом. Он не трус, но почему-то боится следующей.

[Укус Бога]

11.
Есть кое-что в этой жизни, что Брайан Кинни знает лучше, чем кто другой. Главное – уметь себя подать. Веди себя уверенно и естественно – и тебе будут верить. Строй глазки – это все, на что они смотрят. Казаться – куда важнее, чем быть на самом деле. Он искусный лжец. Он говорит, что все в порядке и улыбается так искренне, что ему невозможно не поверить, он почти убеждает в этом самого себя. Если бы за обман давали Нобелевскую Премию, он давно был бы ее бессменным лауреатом. Он даже добивается, чтобы его оставили в покое. Он уже большой мальчик и сам со всем разберется. Что ж рано или поздно новость о том, что Брайан Кинни больше не Брайан Кинни должна была покинуть первые полосы газет.
Когда пьешь в одиночестве, в голову лезет всякое дерьмо. В детстве он больше всего на свете боялся стать похожим на своего отца – тот неизменно предпочитал проводить вечера в компании бутылки виски, нежели своей семьи. Став постарше, он не хотел походить на мать, которая успешно следовала отцовскому примеру. Сейчас он не боится ничего, ему наплевать – ему просто некого ранить. К черту перспективу алкоголизма - когда пьешь в одиночестве, нет нужды притворяться.
Когда-то, в той его старой жизни (он уже не уверен, была ли она вообще или это просто навеянная алкогольным дурманом сказка) Брайан трахался с психиатром. Он не ведет счет, но похоже он умудрился поиметь представителей всех существующих в мире профессий. Ха, так может это карма? Веление свыше засунуть наконец член обратно в штаны, а он был слишком туп чтобы услышать его по-другому? Так о чем это он? Ах, да психиатр! С тех пор он знает про пять стадий… Что ж, он не умирает, но чертовски похоже, что эта система действует и в его случае. Он не может больше делать вид, что ничего не случилось. Если вы начинаете понимать всю серьезность своей ситуации, самая первая и логичная реакция на это – гнев. Значит, самое время хорошо разозлиться.
Он зашвырнул бы в ближайшую стену недопитый стакан, но от дурацкой театральности этого жеста тошно даже в мыслях. То же относится и к пьяным воплям в пустое пространство квартиры. Кажется, сейчас нельзя сделать вообще ничего, что не отдавало бы глупостью и фальшью. Можно разбивать в кровь кулаки, вымещая ярость на штукатурке, можно заходиться хриплым воем, съежившись в окружении железа и дерматина, но даже сквозь алкогольный туман в голову лезет отвратительная в своей простоте и очевидности мысль – от него больше ничего не зависит.
Что-то теплое и мокрое сползает по щеке, и Брайан не сразу понимает, что надо стереть, смахнуть со скулы непрошеную влагу. Соленое. Что это, слезы? Мужчины не плачут! Эту фразу любил повторять его папаша, в буквальном смысле вколачивая в него здравый смысл. Пошел ты к черту, старый ублюдок! Все плачут – это просто
физиология! Фи-зи-о-ло-ги-я…всего лишь еще одна блядская ложь, в которую он позволил себе поверить.
Глоток. Еще один. Янтарный напиток стекает с губ тонкой струйкой, смешиваясь с влажными дорожками на лице. Горечь виски и соль слез – самый странный вкус на свете. Алкоголь не обжигает горло, он вообще почти не чувствует вкуса, хлещет виски как воду. Живую воду, потому что только она может заставить его сделать следующий вдох. Еще чуть-чуть и пустая бутылка присоединится к батарее своих собратьев. Он не помнит, как давно появилась первая. Он вообще не слишком хорошо представляет, какой сегодня день. И день ли сейчас вообще. Как будто это все еще имеет значение. Кому интересны даты? Это всего лишь цифры на календарных листах. Он-то знает, что больше не наступит никакого завтра, когда можно будет проснуться и все станет как раньше, можно будет сделать вид, будто ничего не было. Его жизнь - одно бесконечное сегодня. Просто время остановилось еще тогда, в тот самый выпускной вечер.
Снова начинает болеть голова. Противный ноющий голосок боли не может заглушить даже немереное количество спиртного. Достать из кармана полупустой пузырек, открыть его после нескольких провальных попыток… Трясущиеся руки не способны удержать даже такую немудреную вещь как упаковка обезболивающего и маленькие белые колесики разбегаются по полу, будто назло закатываясь в самые труднодоступные места. Не свалиться бы с коляски, поднимая. Он и вправду опасается падения, почти вслепую шарясь в поисках лекарства. Залитое виски по самое не хочу, подслеповатое зрение в этом уж точно ему не помощник. Впрочем, даже трезвому было бы довольно сложно разыскать в темноте крошечные белые точки. Темно. Значит ночь. Ага, такая - фигуральная, длиной в парочку десятков лет – кошмар, из которого больше не проснуться. Горстка белых таблеток на темной ладони смотрится красиво. Мешать алкоголь и обезболивающие – дурацкая идея, самоубийственная в своем идиотизме, но единственное о чем жалеет Брайан – что нет возможности дополнить получившийся коктейль наркотой. Просто однажды проснувшись он не нашел в своем доме ни Майкла, ни одной своей целой заначки – Новатны ушел от него, забрав с собой все, чем можно было заглушить боль от своего ухода.
Он отправляет горстку в рот, не считая количества таблеток, полирует горьковатый вкус обезболивающего обжигающим глотком виски. Если пить в одиночестве, нет нужды доказывать кому-то, что ты не пытался убить себя. Он завязал с играми в суицид, но если ты умрешь во сне, то проснешься, а он безумно хочет вырваться из своего персонального кошмара.
Он понимает, что транки подействовали, когда ноющая боль в голове сменяется милосердным густым туманом. Мысли застревают в нем, словно череп под завязку забит желатином, они уже не мелькают так быстро и не бьют так больно – они тянутся медленно – медленно и ужасно хочется глупо, по-девчоночьи хихикать, разглядывая их сквозь призму туманной завесы. Двоится в глазах и окружающая действительность теряет свои привычные очертания. Что ж так даже интереснее – большой новый мир, в котором наверняка можно остаться, если достаточно сильно этого захотеть… Шум крови в ушах чем-то напоминает шум прибоя – так же накатывает и потихоньку отпускает, заставляя стены играть в догонялки, а потолок опускаться и подниматься стоит только отвести от него взгляд. Брайан не уверен, что будь у него ноги, он сумел бы сейчас на них удержаться.

[Укус Бога]

Алкогольная дымка кружит голову, веки стягивает вместе сила помощнее земного притяжения, но прежде чем окончательно стукнуться головой об стол и впасть в тягучий беспросветный пьяный сон, мало чем отличающийся от комы, Брайан слышит то, что бесследно прогоняет сонливость. Кажется он даже слегка протрезвел…
- Ты хоть понимаешь, насколько жалким сейчас выглядишь? - спрашивает у него одновременно знакомый и незнакомый голос человека, который ну никак не может, не должен сейчас находиться в его квартире. Он вертит головой по сторонам, просто чтобы убедиться, найти его взглядом, но широкое пространство лофта девственно пусто.
- Я схожу с ума? – спрашивает он скорее у вселенной, чем у голоса в своей голове, но тот принимает вопрос на свой счет и отвечает издевательским смешком.
- Что с тобой, Кинни? Ты же никогда не любил людей, задающих идиотские вопросы.
Он сошел с ума. Наверное, стоит испугаться, или разозлиться, или хотя бы удивиться, но он абсолютно равнодушен к этому факту. В конце концов вряд ли с поехавшей крышей он представляет собой более ничтожное зрелище чем было раньше.
Непонятно только почему его безумие говорит с ним голосом Майкла Новатны, но пусть на этот вопрос отвечают психиатры – ему наплевать, он слишком пьян, чтобы придавать значение хоть чему-нибудь.
- Покажись, - просит он у пустоты, - я хочу тебя видеть, - «хочу получить глюки в 3Д - слышать голоса это так банально»
- Как скажешь, принцесса, - мутный туман перед глазами, стекается в знакомую невысокую фигуру. Хоть он и спятил, но может командовать процессом – счастливчик… только вот толпы завистников почему-то не находится. Это Майкл и одновременно не Майкл – тот же рост, те же черты лица, но никогда в жизни, никогда в памяти Брайана, они не ослепляли такой идеальностью, кукольностью … красотой, и уж точно на лице ЕГО Майкла никогда не появлялось такого выражения – смеси жестокости и брезгливого любопытства, словно тот смотрит не на человека, а на… Брайан с трудом представляет себе на что можно ТАК смотреть. Вот и ответ - безумие может быть красивым, но оно никогда не станет добром.
- Зачем ты здесь? – «и почему именно ты? Почему мои бракованные шарики и ролики истязают меня тобой?» Бледные пальцы с силой сжимают металлический подлокотник. Он не еще не успел смириться с одной бедой, как ему уже посылают следующую. Судьба – та еще сука, раз заставляет его возненавидеть своего лучшего друга. Он уже устал гадать, чем и когда умудрился ее прогневить.
- Я не мог этого пропустить… Падение великих как ничто другое поднимает собственную самооценку! – «я хотел насладиться крушением старых идеалов, прежде чем отправиться искать новые»
Что он сделал? В чем он виноват, чтобы его так презирали, так ненавидели? Брезгливое отвращение в устремленных на него любимых, родных, черных глазах оставляет в душе кровоточащие раны, заставляет забывать, что все это не по-настоящему, что это (пожалуйста, пусть он хоть здесь окажется прав, он так хочет поверить) не Майкл, не он, всего лишь галлюцинация… черт, пожалуйста!
- Да ты только посмотри на себя, ревешь как девчонка, у которой отобрали пони! – насмешливо фыркает Майкл-не Майкл, и Брайан только тогда понимает, что по лицу снова струятся соленые дорожки. – Не понимаю, как я вообще мог восхищаться тобой, - «Мужчины не плачут!»
Плевать, что мужики не плачут. Ему можно – он девчонка, он давно уже не представляет собой ничего достойного восхищения. Он размазывает соль по щекам, снимает влагу с ресниц – ему просто некого стыдиться, а что-то там внутри, что грозило разорваться, сломаться самому и окончательно сломать его – пусть оно лучше выльется слезами. На него смотрят с презрением, но он не может отвести взгляд, злые слова вспарывают сердце, но все равно лучше так, чем снова остаться в одиночестве. А самое ужасное, что Майкл прав, прав почти во всем, он не может слушать, но не может и не согласиться, может он и правда не достоин того, чтобы его любили… А Майкл будто знает о чем он думает, своей проклятой звериной интуицией чувствует его демонов и ухмыляясь дразнит их еще сильнее.
- В чем-то это даже поэтично – ты тридцать лет доказывал миру, что тебе никто не нужен, и, наконец, тебя услышали. Мои поздравления, Кинни! – «Одинокий, жалкий сукин сын, что осталось у тебя теперь? Ты никому не нужен!»
- Ты говорил, что не бросишь меня. Ты обещал! – «Вы все мне врали! Сначала Джастин ушел, хотя говорил, что любит меня, и ты бросил меня вслед за ним. Почему все бросают меня? Неужели никто не любил меня настолько, чтобы остаться?»
- А какой смысл оставаться? Ты был красивой игрушкой, куклой для секса, а теперь игрушка сломалась, значит надо найти новую! – «Я любил Брайана Кинни, а ты не он! У тебя нет ничего общего с ним, ты просто жалкие останки»
Прозрачный туман слез в глазах, пропадает, утонув в алой пелене бешенства. Ненавижу! Тварь! Ты обещал! Бросил! Предал! Спуская ярость с поводка, он захлебывается, кричит в родное лицо
- Это ты, сволочь! Ты всю жизнь убеждал меня, что Брайан-чертов-Кинни гребаный синоним к слову совершенство! - запал пропадает так же быстро, как и возник и остаток своей тирады он договаривает едва слышным шепотом. – А я идиот. Потому что я тебе поверил.
Красивое лицо кривится в усмешке, тонкие губы расползаются, обнажая оскал. Эта улыбка используется в качестве своей более древней функции, чем простое выражение приятия, а глаза… в них не ненависть и не презрение, все еще хуже - в них спокойное равнодушие и ледяной холод, кажется выражение «заморозить взглядом» можно понять буквально. И так хочется подскочить, зарядить со всей силой и яростью, разбить сковавший эти черты лед, убрать холод из глаз, которые никогда не должны смотреть ТАК, но он не может… потому что никому еще не удавалось победить своих собственных призраков.
Он не делает ничего, и Майкл исчезает сам, оставляет его в покое, и эхо его голоса прекращает звучать в голове китайскими колокольчиками. И тогда Брайан начинает смеяться. Сначала едва слышно, а потом все громче и громче, закусывая запястья до крови и все равно не в силах удержать рвущиеся из глубин груди короткие всхлипы. По щекам катятся соленые горошины и сложно понять плачет он от того, что смеется или смеется от того, что плачет. Всего понемногу, наверное. Кажется, у обычных людей это называется истерикой. Но то у обычных людей, а он пол часа беседовал с галлюцинацией, по какой-то причине принявшей облик его лучшего друга, который, оказывается, его ненавидит - менее подходящей иллюстрации к слову нормальный и придумать сложно. Это странный смех - он больше похож на вой, и, услышав его со стороны, Брайан вероятнее всего сам испугался бы, но вместе с надсадными хрипами из груди льется что-то такое, что мучило его вот уже два месяца, ломало изнутри, невидимое и неощущаемое, и дышать становится легче. Так вместе с гноем выходит из пальца заноза, пока выдергиваешь - больнее всего, но когда все закончится – даже боль становится приятной, заживляющей, обещающей что рано или поздно все будет хорошо. На мгновение Брайан даже позволяет себе в это поверить.
Он даже начинает различать за душевной болью боль физическую, тело ломит от усталости и неудобной позы, а каждая клеточка вымотана так, будто на нем пахали. Нет, он не поднимал сельское хозяйство, он всего лишь выдержал очную ставку со своим же собственным безумием, и вроде как победил. Надо поспать, и может быть завтра наступит то самое Завтра, на которое он зарекся надеяться. Впервые за черт знает сколько времени он устраивается на кровати, а не отрубается там, где окончательно захмелел, чтобы на следующий день начать все сначала, и впервые за долгий срок не просыпается посреди ночи с вполне понятными проблемами и не встречает рассвет в размышлениях, что пора бы купить коврик под унитаз – полы в ванной невероятно жесткие и холодные. А на следующее утро он не находит в своей квартире ни батареи пустых бутылок, ни устойчивого запаха алкоголя, такого, что воздух казался настоем спирта на кислороде, зато на журнальном столике, на который он давеча пускал слюни, красуется короткая записка:
«Взяла ключ у Майкла и прибрала твои завалы, пока ты спал. У тебя есть шесть часов, пока я на работе, чтобы придумать, как ты объяснишь свое поведение или сбежать в Африку. Возражения не принимаются.
Дэбби.»

[Укус Бога]

12.
Пожалуй, много кому не помешало бы поучится у Дэбби Новатны выполнению своих обещаний. Она появляется на его пороге спустя ровно шесть часов, сурово сдвинув брови, состроив свое самое упрямое выражение лица аля «если ты сейчас же не впустишь меня внутрь, я буду стоять под твоей дверью, пока ад не замерзнет», и являет собой наглядную иллюстрацию гнева Господня. Ее черты не смягчаются даже тогда, когда Брайан покорно отъезжает в сторону, давая ей проход, мысленно просчитывая пути побега вперемежку с настойчивым желанием задрать руки вверх и завопить «все я сдаюсь, лежачего не бьют» - настолько суровые воспитательные взгляды его прожигают. В общем-то он готовился к этому – и физически, и морально. Еще утром, только ознакомившись с запиской, он примерно представил себе, что его ожидает, так что за время, милосердно предоставленное ему для размышлений, он, во-первых, успел ликвидировать остатки компрометирующих его улик в лофте. Собственно и ликвидировать-то там было особо нечего – в свой предыдущий визит Дэб избавилась практически от всего, что напоминало о не самом приятном этапе его жизни, но все-таки он постарался. Во-вторых, потратил несколько часов в ванной, смывая, соскребая с себя следы запоя, так, чтобы при встрече с Дэб выглядеть чистым, свежим и счастливым настолько, насколько это вообще сейчас получится. Не то чтобы, он все еще рассчитывал на то, что ему удастся ее одурачить, но ведь попытка не пытка, верно? В общем, физическая подготовка удалась на славу (ну и что, что он суетился как школьник после родительского собрания - лучше временно почувствовать себя идиотом и слегка утихомирить гнев Дэбби Новатны, чем ощутить на себе всю силу этого самого гнева), зато с моральной возникли проблемы. А как подготовишься к тому, что тебя сейчас пропесочат как мальчишку?
Дэб не задерживается надолго в дверях и, вняв приглашению, решительно шагает вглубь его квартиры, словно военный полководец в тыл поверженного врага. Честное слово, даже выражение мрачного торжества у нее на лице, такое как будто она только что захватила Аламо. В предвкушающем молчании они устраиваются напротив друг друга: Дэбби на диване, Брайан в своем кресле, и ни одна из сторон не делает попыток перейти от затишья непосредственно к буре – Дэб наверняка в ожидании того, что он сам первым покается во всех своих грехах, а он – из чистого упрямства и жгучего нежелания оправдываться перед кем-либо, включая даже вездесущую Дэбору Новатны. В конце концов, когда молчать дальше становится совсем уж глупо, он все же сдается первым и, подавив усталый вздох, разбивает тишину неосторожным вопросом:
- Может тебе попить принести? Минералки там или сока? - как выяснилось, этой малости вполне достаточно, чтобы окончательно взбесить его гостью. Она вскидывается так резко, будто он предложил ей по меньшей мере стакан мышьяка, а напускное фальшивое спокойствие меняется на уже абсолютно настоящий взрывной итальянский темперамент.
- Какого хрена ты творишь? – наконец взрывается она после затянувшейся паузы.
- А что такого я творю, я же не…
- Ты делаешь то, что не смог этот гомофобный засранец! У него не получилось убить тебя, и ты решил сделать это сам?!?
Ее глаза метают молнии, пряча метущуюся в них боль, Дэб сжимает руки в замок, чтобы утихомирить дрожь или чтобы удержаться и не влепить ему оплеуху, как без сомнения подначивает ее южная кровь. При виде подобной картины в нем просыпается совесть и с шипением начинает грызть, заставляя в смущении разглядывать свои ботинки. Дэбби смотрит на него так, будто он разбил ей материнское сердце, так, как никогда не смотрела и не посмотрит его собственная мать, которой вряд ли еще есть до него какое-то дело, и Брайан чувствует вину перед этой женщиной за то, что причиняет ей боль. Правда недолго. Ровно до того момента, когда она снова раскрывает рот.
- Ты хоть понимаешь, сколько всего мы передумали, пока ты играл в затворничество? Как мы волновались? Да сегодня с утра я всерьез боялась идти сюда! Думала, что найду что-нибудь непоправимое. И то, что я увидела… Брайан, это не поможет, а сделает только хуже, и, кроме того, таким поведением ты делаешь больно нам, людям, которые тебя любят…
Он молчит. На самом деле он мог бы много чего сказать, но ему кажется, что стоит ему открыть рот и он уже не сможет остановиться, вывалит на нее весь тот мрак, что скопился у него в душе, и тем самым заставит ее последовать примеру сына, то есть просто уйти и не вернуться. Он виноват. Снова. Как и всегда собственно. Его друзья словно нашли себе козла отпущения, на которого можно свалить все вплоть до убийства Кеннеди. Он упал так низко, что ему не выбраться без помощи, он едва не разбился в дребезги – сложно обращать внимание на чужие чувства, когда ты сам в таком дерьме, что вовек не отмыться. Но вместо того чтобы понять, они продолжают обвинять его! И никому не приходит в голову, что в стократ больнее чем им от одиночества ему самому. Зачем? Ведь намного проще и удобнее притвориться, что ничего не изменилось, что он все та же эгоистичная сволочь, которая отталкивает от себя близких!
- Ты не понимаешь, - в конце концов цедит он сквозь зубы, а Дэб в ответ устало смеется.
- Мальчишки… на все-то у вас один ответ. Что ты, что Майкл, что Джастин. Ты ведь не объясняешь ничего, и как после этого тебя понять? А ты попробуй расскажи, может и пойму.
- А что рассказывать? Что жизнь на колесах то еще удовольствие? Что я врал, когда пытался убедить вас, что у меня все замечательно? А кто на моем месте не пытался бы? Но я никак не ожидал, что мне поверят… - Брайан делает паузу, пытаясь собраться с мыслями. Дэб смотрит так, будто сейчас расплачется, но он не собирается жалеть ни ее, ни себя. В конце концов она сама хотела правды. Да и прошло оно - время жалости. - Я теперь ни хрена не могу! Так зачем со мной возиться? Я понимаю, почему они ушли, и я понимаю, что в конце концов уйдешь и ты. Не могу сказать, что меня это радует, но я понимаю…
Повисшая между ними тишина после его пламенной речи - неловкая, давящая. Он бы и рад разбить ее, но все уже сказанное будто повисло в воздухе, вряд ли если сказать что-нибудь станет лучше. Дэбби и не говорит, она просто вдруг вырастает рядом с ним и так же молча отвешивает подзатыльник.

[Укус Бога]

- Ай, Дэб ты чего? За что? – возмущенно интересуется он, потирая пострадавшую голову, но осекается, увидев выражение мрачного удовлетворения на ее лице.
- Ни черта ты не понимаешь, малыш, - и что-то в ее взгляде заставляет поверить в то, что может быть, действительно он что-то упустил, что возможно все не так как он думает.
- Тебе бы с ними поговорить, а не со мной, - вздыхает Дэб, – С ними обоими.
- Иногда ты настолько проницательна, что даже страшно становится. Иди в гадалки. И предсказывай только хорошее, а то чаевые будут маленькими. Ты ведь будешь предсказывать хорошо, правда? – он несет этот бред, пытаясь заболтать, увести собеседницу от темы, на которую он совершенно не расположен разговаривать, но к сожалению в последний раз ему удалось ее провести, когда ему было шестнадцать и он на голубом глазу уверял, что пятно от кетчупа на диванной подушке это дело рук Майкла. В общем маневр с треском проваливается.
- Им так же плохо без тебя, как и тебе без них. По крайней мере одному из них точно, да и второй что-то не выглядит счастливым.
- Как он?
- Майкл? Днями не выходит из своей комнаты и молча страдает внутри. Прямо как ты. Но не думаю, что вам стоит встречаться сейчас, пока я еще не вправила ему мозги. Займусь этим сразу, как только закончу с тобой, малыш. Какие же вы еще дети, оба, - она улыбается и взлохмачивает ему волосы, - такое чувство, что вы нисколько не изменились с тех пор как мазали кетчупом мои подушки.
- Но тогда что ты хочешь от меня? В жизни не поверю, что ты пришла только ради того чтобы прочитать мне лекцию о правильном образе жизни.
- Я хочу чтобы ты поговорил с Джастином.
Если и есть на свете фраза, которую он меньше всего хотел бы слышать сейчас (ну помимо конечно к примеру приказа срочно образовать вместе с Мэлани здоровую ячейку общества), то вот это она. «А ведь у меня была возможность сбежать в Африку» - с сожалением всплывают воспоминания об оставленной ему записке.
- Но, Дэб, я… - он пробует протестовать, мысленно оплакивая так по-глупому упущенный шанс, но его перебивают, не дав даже закончить фразы.
- Погоди. Я недавно видела Дженифер. Она в ужасе, ей кажется, что он попал в беду, и с недавнего времени я и сама думаю, что это не просто материнские страхи.
- Но с какой стати это должен быть я? Почему не сама Дженифер или хотя бы ты? Да ты так умеешь вправлять мозги, что после разговора с тобой он первым в очереди в монастырь стоять будет!
Дэб скептически разглядывает его и одно только выражение ее лица говорит все, что она думает о неуместных остротах, а так же о том, что спор пора бы уже прекращать.
- Ты помнишь, что случилось, когда мы в последний раз пытались на него давить?
- Он сбежал в Нью-Йорк.
- Вот именно. Что-то подобное случится и в этот раз, если я или Джен попытаемся влезть в его дела. Но ты – это другое дело. Тебе он доверяет, и потому позволит ему помочь.
- Я ему не нянька, - огрызается он, старательно не глядя в сторону своей собеседницы. Уязвленная гордость настойчиво зудит в голове, и в этот раз он уже не может отмахнуться от ее противного голоска. Он с детства терпеть не мог, когда его принуждали делать что-либо, и Дэбби как никто другой знает об этом, но она и не думает ослабить давление. Она прет напролом как тяжелая артиллерия и не оставляет ему ни единого шанса на отступление.
- А никто и не говорит, что ты должен его воспитывать. Просто помоги ему. А он сможет помочь тебе. Как не можем ни ты, ни я, ни даже Майкл.
- Почему?
- Ты умный парень сам догадаешься со временем…
Его ужасно раздражают эти ее недомолвки в стиле Йоды, но долго злиться на нее все равно не возможно. Еще мгновение и она достает из необъятной сумки всегдашнюю свою запеканку с тунцом и бумажную полоску косяка.
- Значит ли это, что сеанс мозгокопания закончен? – интересуется Брайан, вздернув левую бровь.
- Только если мы договорились. Мы же договорились? – она подозрительно косится в его сторону и, только дождавшись кивка (а что ему еще остается), протягивает блюдо с запеканкой.
- Косяка не дождешься, - отвечает она на вопросительный взгляд, - с твоим анамнезом, да еще и учитывая обезболивающие, в ближайшее время ты вообще не увидишь ничего опаснее колы.
На лицо против воли лезет дурацкая широкая ухмылка. А тепло от нечаянного мимолетного прикосновения кажется струится по венам вместе с кровью. Почему-то он тратит еще несколько минут на то, чтобы собраться и произнести одно коротенькое слово, которое по большому счету крутилось на языке с тех самых пор, как он заметил записку на своем столе.
- Эй, Дэб… Спасибо.
Такая маленькая фраза, и так много сил нужно чтобы ее сказать. А еще сложнее сказать ее так, чтобы вложить туда всю его безмерную благодарность, облегчение, надежду на то, что жизнь все еще может повернуться светлой стороной. Она ведь не знает, что оттащила его от края пропасти, в которую он почти прыгнул. А он скорее откусит себе язык, чем скажет такое прямым текстом. Дэб улыбается ему и вдруг ласково треплет за щеку, как какого-то пятилетку, ну или как Майкла вне зависимости от возраста.
- Не за что, малыш. Для этого и существуют матери… Ну, по крайней мере матери лучших друзей.

[Укус Бога]

13.
Говорят, что к неожиданным встречам снятся фиалки. Джастин может поклясться, что ни одна фиалка сегодня его сны не посещала. Черт, да у него даже не чесалось ничего такого, но столкнуться посреди Либерти авеню с выходящим из дверей хосписа Крисом Хоббсом вряд ли назовешь встречей ожидаемой. Если у кого-то еще и остались сомнения, что сонники это чушь собачья, то лично он сегодня с ними распрощался. Вот прямо в эту секунду и окончательно. Либерти Авеню и Крис Хоббс. Во всей вселенной вряд ли найдешь два более несводимых объекта, но тем не менее вот он стоит под слепящим летним солнцем напротив входа в «Дом Либерти» и пялится на Криса, который в свою очередь, презрительно скривив рот, разглядывает его.
- Что ты здесь делаешь? – враждебно интересуется Джастин, когда первоначальный шок потихоньку сходит, освобождая место злобе и бешенству, как и всегда мгновенно всколыхнувшимся при виде этого человека.
- Развлекаюсь. Это же лучшее время в моей жизни! – саркастически ухмыляется Крис, а Джастин мысленно желает ему подавиться своим собственным ядом. – Мои пятьсот часов общественно–полезных работ. А ты что думал, придурок? Ну а с тобой что? – притворно заботливо спрашивает он. - Уже СПИД подцепил?
- Нет, просто мимо шел. И вообще это вроде как не твое дело!
- Ну так подцепишь раньше или позже, - обещает Хоббс с гаденькой ухмылкой на физиономии, - все вы педики в конце концов здесь окажитесь. А теперь свали с дороги!
Он отпихивает Джастина со своего пути и картинно отряхивает руку, словно запачкался от него, а потом широкими шагами идет прочь от здания хосписа и кипящего от ярости Джастина, ни разу не оглянувшись и даже спиной выражая свое неудовольствие ситуацией в целом и Джастином в частности. От еле сдерживаемого бешенства темнеет в глазах и даже залитый слепящим солнечным светом день кажется подергивается сумрачной дымкой. Джастин стоит, застыв мрачным изваянием на фоне не менее угрюмого дома смерти, весь закаменевшие мышцы и злобно сжатые челюсти. И только губы шевелятся, роняя вслед уже давно исчезнувшему из вида Крису тихие, но от этого не менее яростные обещания
- Уже скоро, сволочь. Скоро ты ответишь мне за все!
Когда он наконец отмерзает, то первым делом лезет в карман за трубкой, набирает уже почти выученный наизусть номер и только услышав на другом конце провода флегматичное «Чего тебе, Джастин?» расслабляется полностью.
- Сегодня, Коди. Я хочу сделать это сегодня, а ты вроде как вызывался помочь, - он чувствует себя невероятно спокойно, почти счастливым, когда наконец озвучивает свои намерения. Словно ярость и злоба окончательно выветрились из головы, уступив место холодному и трезвому расчету, стоило только перейти от мыслей к действию.
- Уверен? – от флегмы в голосе собеседника тоже не осталось и следа. Теперь там только деловитое предвкушение и сдержанная, старательно спрятанная, но все же радость. Похоже, не только он один дожидался часа икс. – Ты нашел его? Тогда подгребай ко мне ближе к вечеру – обсудим детали.
Они собираются вместе, когда прозрачный летний день сгущается фиолетовыми красками сумерек. Они разрабатывают план. Даже нет, не так. Это ПЛАН. И откровенно говоря, это самый худший план, который когда-либо видел мир. Как-то так случилось, что ни один из них не силен в составлении планов. Но есть план или нет, а сердце уже настойчиво колотится то о ребра, то в пятках, то вообще где-то в горле, мешая дышать, потому что вот сейчас, уже совсем скоро он своими руками восстановит справедливость, отомстит за страдания Брайана, за свои собственные кошмары и бессонные ночи, и потому в мозгу пульсирует, повторяя сердечный ритм, одна единственная мысль «скоро…скоро…скоро…». Они шушукаются, как две девчонки-подростка над плакатом Тимберлейка, ну или как два малолетних шалопая во время тех дурацких игр в поиск сокровищ, в которые наверняка все играли в детстве – это если брать более мужественное сравнение; вот только девочки и малолетки вряд ли обсуждают перспективы нанесения максимальных телесных повреждений ближнему своему… и уж точно они не вертят в руках заряженный пистолет, любовно гладя серебристый металл и любуясь простотой и изяществом линий.
Джастин нервно сглатывает, наблюдая за правильными и четкими движениями пальцев Коди на прохладном металле ствола. Для парня у Коди слишком маленькие руки, и тонкие, изящные, почти девчачьи пальцы. И эти самые пальцы быстро и точно танцуют по стволу, разбирая и собирая, считая патроны, устанавливая предохранитель не хуже чем у какого-нибудь морпеха с ладонями-лопатами. Это и безумно красиво и очень страшно одновременно, и Джастин уже в который раз жалеет, что так и не сподобился нарисовать Коди с оружием – он бы поспорил кто из них смертельнее. Растворяясь в своих мыслях, он не сразу соображает, что означает протянутый ему пистолет. Он возвращается в реальность, когда Коди довольно чувствительно пихает его локтем под ребра и удивленно изгибает левую бровь.
Если крепко сжать зубы и быстро опустить глаза, то можно притвориться, что он ничего не видел, что ничего и не было… и тогда возможно пройдет это странное чувство внутри – боль как после тычка под дых; ведь это выражение на лице друга – точно такое же он видел у Брайана, точно такое же он помнит от Брайана, и потому изящно задранная левая бровь на лице Коди кажется ему святотатством.
- Эй, держи. Ты ведь помнишь все, что мы делали в тире?
Джастин молча кивает в ответ. Почему-то ему кажется (и наверное не без оснований), что если он сейчас ляпнет что-нибудь не то, или вообще скажет что угодно, то Коди как всегда обзовет его идиотом и отберет оружие обратно, а то и вообще окончательно забракует их ПЛАН и откажется идти сегодня, а он не может этого допустить. Только не сейчас.
- Если будешь стрелять, сделай милость не промахнись, - фыркает приятель и вкладывает пистолет в протянутую руку.
Еще один короткий кивок и они выходят из жилища Коди навстречу чернильной ночной темноте, прохладному воздуху и справедливости. Жаль, что посреди Питтсбурга нельзя увидеть звезды. Джастин уверен, что сегодня они горят ярче, чем обычно и тоже жаждут мести. Хлопок входной двери словно отрезает все, что было раньше, так или иначе сегодня вечером многое изменится. Джастин чувствует это, знает это, и знание заставляет его кровь бурлить и стучать в висках метрономом. Он делает лишь одно отступление от плана – пока Коди не смотрит, он вытряхивает из магазина патроны. Что бы дальше не случилось и как бы не сложилась сегодняшняя ночь, он знает, что не сможет выстрелить. В конце концов он всегда немного побаивался огнестрельного оружия.
- Идем? – внимательный взгляд серых глаз друга проходится по лицу как терка.
- Идем.

[Укус Бога]

Вечером на центральных улицах Питтсбурга полным полно народу и Либерти авеню не исключение. Они сливаются с толпой. Многие знают Джастина, здороваются с ним и он кивает в ответ. Но стоит свернуть в один из многочисленных переулков, и шум улиц, звуки ночной жизни родного города исчезают, словно кто-то покрутил ручку на радиоприемнике. В глубине пустых темных лабиринтов кажется, что мир вымер, и это как никогда удачно, ведь преступления нет, если его никто не видел. Он скользит бесшумной тенью сквозь ночной морок плечом к плечу рядом с таким же молчаливым Коди и думает, что либо он просто чертов везунчик, либо сама вселенная сегодня на его стороне и жаждет наказать Хоббса не меньше чем он сам. Из всех мест, где Крис мог бы возвращать долг обществу, ему досталась именно Либерти Авеню. Либерти Авеню, которую за прошедший год Джастин успел выучить лучше, чем свои пять пальцев. Либерти Авеню, на которую доблестные правильные и насквозь натуральные Питтсбургские полицейские предпочитают лишний раз не соваться с патрулями. Либерти Авеню, добираться с которой до той части города, где живет Хоббс и еще добрая половина его бывших одноклассников, можно либо в объезд на городском транспорте, теряя время и деньги, либо пешком, срезав через пару штук крохотных неосвещенных переулочков. Угадайте, что выберет Крис? Либерти Авеню, где вечерние часы в «Доме Либерти» заканчиваются как раз так, чтобы его мишень уходила домой примерно через десять минут, сокращая себе путь через местные подворотни. Он потратил весь день, выясняя эти несомненно полезные факты, но это того стоило. И мимолетная, почти неуловимая улыбка Коди, вдруг посланная ему, только уверяет его в данном мнении.
Что-то темное, страшное, незнакомое пульсирует в голове вместе с кровью, заставляет сердце колотиться так сильно, что вот-вот треснут ребра под его бешенным натиском и тянет, и тлеет внутри – он бы не слишком удивился, если бы почувствовал, что у него вдруг встал. И зовет. Джастин даже оборачивается к Коди, чтобы убедиться, что он один слышит этот зов, и тут понимает, что тот тоже его слышит. И то самое темное, незнакомое, страшное ложится на его лицо тенью, уродуя и украшая одновременно, Коди улыбается как гребаная Джоконда и собирается как хищник перед прыжком напрягая-расслабляя мышцы. Когда до их ушей доносится долгожданный звук шагов, Джастин вдруг понимает, что никогда черт возьми не видел его таким счастливым.
Коди тенью скользит с места, жестом останавливая Джастина и приказывая ему сидеть тихо, и мгновенно вырастает перед Хоббсом молчаливой преградой.
- Мужик, ты чего? Дай пройти! – в голосе Криса лишь расслабленное недоумение. Он не чувствует опасности и это только на руку Джастину. В конце концов, кто не любит сюрпризы?
- Не так быстро, чувак - тон Коди тоже обманчиво расслаблен, но если вы спросите Джастина, то это куда страшнее чем, если бы он орал или угрожал. Коди вообще умеет быть опасным, прилагая к этому минимум усилий. – Ты кое-что задолжал моему другу.
- Я не знаю кто ты! И с друзьями твоими я тоже не … Ооо, Тейлор! - перебивает Хоббс сам себя, когда Джастин выходит из полумрака, - Надо же дважды за день! А я везунчик. Так чем могу быть полезен тебе и твоему дружку? – Крис широко ухмыляется и приглашающе раскидывает руки. От него волнами исходит какая-то отчаянная бесшабашная наглость, наверное так случается, когда бояться уже поздно. Ха, эта зараза умудряется даже заговорщицки ему подмигивать! – Может кто-нибудь хочет мне отсосать? Вы ж только скажите… Блять!!!
Крис хрипит и приваливается к стенке, обеими руками зажимая живот и судорожно хватая ртом воздух, а Коди легко отряхивает руку, сжимая-разжимая кулак, и тень на его лице становится еще глубже и еще тревожней.
- Тейлор, утихомирь свою подружку, - просит Крис, когда к нему возвращается голос, - она меня просто убивает, - и снова сгибается пополам под градом ударов, но на этот раз Коди и не думает останавливаться. Он избивает свою жертву так, как никогда не дрался даже на их импровизированных тренировках. В нем вообще кажется нет ничего человеческого. Только темная пелена ярости в теле друга. Хоббс отбивается, оправившись от первоначального шока и боли. Он же бывший футболист и тренированное, спортивное тело помогает хозяину, вернее помогало бы, сражайся Крис с нормальным противником, но это Коди.
Джастин отступает в сторону от побоища. В голове истошно орет, аж заходится воплями панический голосок, велящий ему бежать как можно дальше и дольше от человека, которого он считал своим другом, а как выяснилось теперь – боится до усрачки. Он велит ему заткнуться, но помогает слабо. Его разрывает напополам, он готов метаться как пес между двумя хозяевами. С одной стороны тот самый зов, что он чувствовал в темноте, велит встать рядом с Коди и добавить Хоббсу за то, что тот посмел вмешаться в его жизнь и причинить боль тем, кого он любит. Он требует крови, алых брызг на руках и лице, требует видеть, как гаснет жизнь в ненавистных глазах. Он стучит набатом в висках и заставляет мышцы поджиматься в предвкушении драки. А с другой стороны настойчивый шепот воскрешает в памяти услышанную больше месяца назад и похороненную под множеством других мыслей и событий фразу …Не знаю, как я не чеканулся… а может-таки чеканулся слегка. Похоже, что ты все же сошел с ума, Коди. И та тень, что лежала на твоем лице, и взгляды, от которых у меня мурашки по коже, - это ведь оно, безумие, верно? Он судорожно вдыхает и вдруг понимает, что чуть не последовал вслед за Коди. И что по его вине Коди сейчас убьет человека.
Коди улыбается, когда наносит удары. Счастливо жмурится, когда Крис сплевывает кровью и тихо стонет, уже не пытаясь подняться с пола. Этот псих счастлив только когда причиняет боль!
Он кидается в гущу схватки, не давая себе времени понять, что именно он делает, и отшвыривает Коди на асфальт, куда сильнее и грубее чем когда-либо делал раньше, словно частица беспросветной ярости Коди передалась и ему. Сложно сказать, кто из них троих больше удивлен этим поступком. Он сам, застыв в боевой стойке между двумя лежащими на земле парнями, Коди, медленно поднимаясь на ноги, потирая ушибленный бок, косясь на него с подозрением, или же Крис, который уже и не делает попыток встать, но его взгляд печет спину между лопаток? Не смей на меня так смотреть! Не смей, сволочь, слышишь!
- Джастин, что ты делаешь? – мягко спрашивает Коди, медленно обходя его полукругом. Таким тоном разговаривают с дикими зверями и сумасшедшими, но ведь он-то как раз не сумасшедший! – А, так ты хотел сам? Сказал бы! Я с радостью уступлю. Смотри, он весь твой.
- Все, Коди. Хватит! – Джастин молится, чтобы его голос прозвучал твердо и решительно, но на деле выходит жалко и как-то просительно. Выражение лица Коди тут же меняется с подчеркнуто дружелюбного на маску с трудом сдерживаемого бешенства.
- Что это значит? Ты совсем спятил что ли?
Нет, Коди, это не он свихнулся. Он только что пришел в себя. Это ты не смог вынести того, что с тобой сотворили. Ты только что чуть не убил человека, который не сделал ничего лично тебе, только потому, что он похож на того, кто издевался над тобой когда-то.
- Ты трус! Ты долбанный трус! Он у тебя в руках, а ты хочешь вот сейчас остановиться? – Коди смотрит на него расширенными от ярости, пьяными зрачками. Он как наркоман, у которого отобрали последнюю дозу, и Джастин прилагает все усилия, чтобы не давать предательскому холодку сворачиваться внизу живота. – Да что с тобой такое? Он же испоганил тебе жизнь!
Джастин сжимает зубы, но не двигается с места, а только шире расправляет плечи. По позвоночнику ледяной змейкой снова ползет ярость, и он только и может, что процедить сквозь плотно стиснутые челюсти:
- Я знаю. Не стоит мне об этом напоминать.
- Тогда какого хрена ты делаешь? – орет Коди, нарезая круги возле него, словно хищник в клетке. Джастин молчит, но Коди все понимает без слов. Умный мальчик. Бедный свихнувшийся умный мальчик. - Ты такой же как они! Маленький трусливый педик. Что не высунешь голову из песка, пока не обзаведешься собственным украшением? Это из-за тебя, из-за таких как ты, такие как он чувствуют себя хозяевами мира и думают что могут делать все, что захотят!
- Я все сказал. Уходи, Коди, ты его не тронешь!
- А я тебе верил… Сука ты, Джас, я просто охреневаю какая же ты сука!

[Укус Бога]

Он бросается вперед, словно лопнули державшие его цепи. Джастин не ожидает рывка и потому пропускает удар, и левый бок расцветает жгучей болью. А потом еще удар и еще. Он думал, что Коди страшен, когда тот избивал Криса? Что ж кажется он был не прав, Коди может бить еще страшнее. Боль приходит со всех сторон. Ее так много, что Джастин теряется в ней. Он пытается сопротивляться, бить в ответ, как и учили, отступать, уворачиваться от ударов, но Коди словно сам стал Болью - он повсюду и от него не защититься. Кулак врезается под дых, и Джастин захлебывается воздухом. «Сейчас он убьет меня» приходит в голову неожиданно спокойная мысль, пока он судорожно пытается вдохнуть. Не этого он ожидал от сегодняшней ночи, но вселенная, кажется, поменяла свои планы на его счет. Да и хрен с ней, она никогда особенно перед ним не расшаркивалась. А в памяти вдруг всплывает выражение лица Коди, когда на месте Джастина еще был Крис. Тогда тот выглядел счастливым, а сейчас? Не разглядеть. Смешно, он скоро загнется, а его волнует счастлив ли его убийца.
Но видимо он все же рановато сбросил вселенную со счетов. Помощь приходит внезапно и оттуда, откуда не ждали. Его спасает Крис. Гребаный Крис Хоббс, которого так отделали, что он даже стоять не может! Коди спотыкается о лежащую на земле ногу и падает, не сумев удержать равновесия. А подняться уже не успевает, потому что Джастин лихорадочно достает из кармана штанов пистолет и наводит его на Коди. Господи, твою мать, спасибо тому, кто изобрел пистолеты! Коди мгновенно принимает переменившуюся расстановку сил и остается сидеть на асфальте, под направленным на него дулом и лишь обреченно качает головой
- Каким же дибилом я был, когда отдал тебе пушку!
- Я сказал тебе валить отсюда. Если ты не уйдешь сейчас же, я выстрелю, и ты знаешь,
что я не промахнусь, - на этот раз голос вроде звучит уверенно и Джастин изо всех сил сжимает руки на рукояти, чтобы они не тряслись. А Коди внимательно смотрит на него и после небольшой паузы кивает
- Да, не промахнешься. К сожалению, я сам тебя учил, - он медленно встает и под пристальным взглядом Джастина поворачивается, чтобы уйти, но перед тем как окончательно убраться он еще раз окидывает его задумчивым взором, - И как я мог так в тебе ошибиться?
Джастин стоит не шевелясь все время, пока Коди окончательно не скрывается из виду, не обращая внимания на ползущую по лицу струйку крови из рассеченной брови и адскую боль в ребрах. И только когда тот исчезает во мраке, невидимый стержень, державший его на ногах все это время, словно выдергивает из него кукловод, и он стекает, сползает по стенке рядом с Крисом. Надо посидеть. Он посидит совсем чуть-чуть, пока не уйдет из ног противная желеобразная слабость, превращающая их в кисель, пока бешено стучащее где-то в горле сердце не вспомнит о своем нормальном ритме и местоположении. Он подвигается поудобнее, случайно мазнув взглядом по лежащему рядом Крису, и на мгновение пугается, потому что тот лежит, прикрыв глаза, и молчит, уже даже не стонет. Но потом, вслушавшись, он слышит короткие частые хрипы и замечает судорожные движения кадыка. Крис дышит. Трудно, но дышит. И мелко и часто сглатывает. Надо позвонить в скорую. Он нашаривает в кармане трубку, чудом уцелевшую во время драки, и набирает нужные цифры. Сообщить адрес и ждать, а между делом постараться, чтобы эта скотина не умерла у него на руках. Но Крис кажется умирать пока не собирается. Наоборот он открывает глаза и выжидательно смотрит на него.
- Чего тебе?
- Какого хрена ты не выстрелил, придурок?
- Пистолет не заряжен, урод.
Мгновение Крис молчит, а потом захлебывается хриплым безбашенным смехом. Он ржет как безумный, периодически срываясь на кашель, выплевывая кровавые сгустки на асфальт, подвывает от смеха и боли, уткнувшись лбом в прохладный камень. Сначала Джастин думает, что Хоббс тронулся мозгами и прикидывает, стоит ли звонить и в психушку тоже, но Крис вполне адекватен, за исключением того, что ржет как конь, а хохочет он так заразительно, что спустя пару мгновений Джастин и сам начинает тихо хихикать. Их смех звучит слегка жутковато в гулком пустом переулке – лошадиный гогот Криса и его собственное нервное визгливое хихиканье, но кажется за сегодняшний вечер он набоялся до конца жизни, чтобы обращать внимание на то, как что звучит в ночной подворотне. Наконец смех Криса обрывается, заканчивается болезненным стоном и Джастин замолкает тоже.
Странно все-таки ржать над тем, что едва не умер рядом с избитым до полусмерти человеком, которого ты искренне, горячо ненавидишь. Словно в ответ на его мысли откуда-то справа подает голос Крис
- Эй, Тейлор, хоть ты и спас мою шкуру, мы все равно враги!
- В этом можешь не сомневаться, Хоббс, - огрызается Джастин. Нет, ну правда что за скотина!? Едва коньки не отбросил и вот уже опять о кровной вражде размышляет!
- Договорились, - весело хмыкает Крис и в его плечо вдруг упирается кулак, коротким приятельским жестом, абсолютно противоречащим всему вышесказанному. Джастину всерьез кажется, что кто-то из них сейчас крепко поехал мозгами. Футболисты и педики? Серьезно? А Хоббс охает и хватается за ребра, шипя от боли
- Черт, эта психованная сука из меня чуть душу не вытрясла. Блядски больно!
- Может, и стоило вытрясти! - отрезает Джастин. Он еще в своем уме чтобы не дай Бог начать жалеть Хоббса.
- Может, и стоило, - фаталистически соглашается Крис. Честно говоря, совсем не это Джастин ожидал от него услышать. Да и не соответствует эта фраза образу холодной беспринципной сволочи, который он нарисовал в своем воображении и всячески приукрашивал новыми пороками после каждой их встречи, - только жалел бы ты потом до конца своей гребаной жизни.
- А ты почем знаешь жалел бы или нет? – злится Джастин. Вот еще философ выискался! Впрочем, бледный, избитый, но с невероятно серьезным и задумчивым выражением лица (за все те годы, что они учились вместе, Джастин никогда еще не видел его таким) Хоббс и вправду выглядит бесконечно мудрым.
- Из самого лучшего источника, Тейлор - своего собственного личного опыта, - пауза и звук дыхания. Тяжелое и хриплое - одного и взволнованное и частое – другого.
- Понятно…
На самом деле нифига не понятно. Джастин не имеет ни единой идеи, что ему делать теперь, с этим признанием. Он будто бы попал в параллельную вселенную, где Крис Хоббс не такое дерьмо, как он всегда думал, и он понятия не имеет, как ему в ней жить. Пожалуй, он бы даже предпочел вернуться обратно в старую, где все было проще и куда понятнее. Так что они просто молчат, лежа рядом друг с другом на мокром асфальте слушая мигалки подъезжающей скорой. В конце концов Джастин понимает, что надо договориться с Крисом и чем быстрее тем лучше, потому что стоит тому уехать на скорой и все - Джастин попал. Но кажется невероятно трудным открыть рот и высказать неловкую просьбу. Так трудно, что некоторое время он просто сидит, открывая и закрывая рот, как выброшенная на сушу рыба.
- Крис, - наконец говорит он после долгой паузы, - я должен попросить тебя…
- Не выдавать тебя копам? – ухмыляется Хоббс и, дождавшись смущенного кивка, подавляет смешок, - Забей, я и так не думал. Скажу им, что этот псих на меня накинулся, а ты проходил мимо и спас мою задницу. Спасибо тебе, прекрасный принц, - неожиданно фальцетит Крис, манерно стреляя глазками, и Джастин закатывается в новом приступе хохота, глядя на эту картину.
Нет, он не простил Криса, и наверное так и не простит. Да ему и не нужно в общем-то, главное тот никогда не простит себя сам. Теперь Джастин точно знает это, и получается, что Хоббс уже наказал себя, тоже самостоятельно. Что он может сделать, так это попытаться понять и перестать его ненавидеть. Просто перестать ненавидеть!

[Укус Бога]

14.
Джастин выходит из больницы рано утром, проведя там, в общей сложности, около семи часов и с боем вырвав у сердитой медсестры разрешение, покинуть данное заведение. Он попал сюда вместе с Крисом, но стоило скорой припарковаться, Хоббса тут же увезли нервные люди в белых халатах и Джастин потерял его из виду. Впрочем, одноклассник действительно выглядел плохо. Очевидно тот запас сил, что поддерживал его в переулке подошел к концу, и, пока они ехали, Крис напоминал привидение. Он дышал с трудом, сквозь всхлипы и присвисты, по посеревшему от боли лицу градом катился пот – не надо быть гением или иметь медицинское образование, чтобы догадаться - до крошащейся эмали сжатые зубы - признак не просто боли, это слепящая пытка. Что можно сделать в тесном замкнутом пространстве скорой, когда снующие вокруг санитары орут, чтобы ты не мешался под ногами? Вот и Джастину не оставалось ничего кроме как молиться, чтобы они доехали побыстрее, и точно также крепко сжимать в ответ вцепившуюся в него до хруста костей бледную ладонь.
Так что Джастин в общем-то и не возражал против того, чтобы остаться одному, все же Хоббсу медицинская помощь была объективно нужнее. Правда оставалось еще решить стоит ли оставаться и донимать врачей вопросами о Крисе или же сбежать домой пока никому здесь нет до него дела. Волноваться о человеке, которого еще пару часов назад он искренне ненавидел, - это забавно, а еще забавнее испытывать угрызения совести при мыслях о том, чтобы оставить этого самого человека в одиночестве в больничных стенах. Ох, как же не вовремя ты проснулась, родная!
Он поскреб запекшуюся корочку крови в районе левой брови и начал озираться вокруг в поисках туалета, где можно было бы смыть это великолепие, а заодно оценить размер ущерба и перестать, наконец, рефлексировать, но вместо туалета наткнулся на двух мужчин в полицейской форме, о чем-то беседующих с медсестрой возле стойки регистрации. Чего-то такого он и ожидал, но от испуга все равно перехватило дыхание, а сердцебиение мгновенно прибавило скорости. Чувствуя стекающую по виску предательскую капельку пота, Джастин остановился посреди коридора, растерявшись, просто смиренно ожидая, пока пришедшие по его душу служители закона и порядка обратят на него внимание. Тем временем те наконец выпустили медсестру, которая, взглянув на Джастина со смесью облегчения и сожаления, поспешила убраться подальше отсюда, и в свою очередь уставились на него с выражением неподдельного искреннего изумления. Джастин раздраженно передернул плечами. Разумом он, конечно же, понимал, что его неожиданное появление в разгар ночи в абсолютно пустом до этого приемном покое могло бы впечатлить и самые крепкие нервы, да и внешний вид по ощущениям оставлял желать лучшего: кровавые потеки на лице, помятая во время драки и местами порванная одежда (страшно даже представить, как он будет объяснять случившееся матери) – вероятно, он был похож на одного из жителей Питтсбургских трущоб. Но все же реакция полицейских неприятно задела, все же представителям этой профессии по долгу службы положено видеть и не такое. Под настороженно внимательными взглядами копов он чувствовал себя лягушкой, которую вот-вот препарируют. Нельзя сказать, что это то ощущение, которое добавляет спокойствия и уверенности в себе.
- Эй, парень, ты выглядишь так, будто продержался пять раундов против асфальтоукладчика, - вдруг усмехнулся один из детективов, пихнув локтем напарника, - мы вполне можем подождать, пока тебя не подлатают.
- Я в порядке, - отрезал Джастин, не ответив на улыбку. При мысли о том, чтобы еще какое-то неопределенное время мучаться ожиданием предстоящего допроса, его начинало подташнивать. Нет уж, чем быстрее это начнется, тем быстрее закончится!
- Ну, как знаешь... Тогда расскажи нам, пожалуйста, что же произошло…
Спустя пятнадцать минут Джастин проклинал все на свете, с тоской прикидывал собственные шансы на выживание за решеткой, а заодно надеялся, что его посеревший вид и судорожные вдохи копы отнесут к последствиям увечий. В сотый раз отвечая на одни и те же заново переформулированные вопросы, он уже раздумывал не пытаются ли представители закона выбить из него еще и признание в убийстве Бигги Смоллза в придачу. Да, сэр, услышал крики и звуки борьбы. Нет, сэр, шел к друзьям. Да, он знает Криса. Учились вместе. Нет, напавшего не рассмотрел. Темно было!… Ко… то есть этот псих убежал. Все!
От собственных «Да сэр» и «Нет сэр» уже мутило, но копов, кажется, вполне устраивало их общение. Тупые стандартные вопросы, такие же заученные стандартные ответы, но вот взгляды, которые он ловил на себе снова и снова, выбивались из общей невыразительной картины. Очень нехорошие надо сказать взгляды, такие, что не давали забыть о существовании пистолета, который он все еще прятал в кармане штанов (проклятое оружие словно прожигало ногу сквозь ткань, сосредотачивая все мысли на себе, на том, чтобы ни в коем случае не дать понять, что у него есть, что прятать); такие, что под окровавленным воротником рубашки шея взмокла от пота, и для того чтобы дышать ровно, как это и полагается нечаянному свидетелю нападения, приходилось прилагать неизмеримые усилия.
Неизвестно сколько еще продлилось бы это издевательство, по ошибке кем-то названное опросом свидетелей. Вероятно, до тех пор, пока он не рухнул бы в ноги следователям, каясь во всех своих грехах, либо пока не заработал бы остановку сердца от непосильного нервного напряжения (стоит признать оба варианта уже некоторое время с завидным постоянством приходили ему в голову). Если бы его не спасли. Джастин как раз начинал в сто первый раз рассказывать, как и почему оказался в том переулке, когда из-за его спины вдруг раздался спокойный голос
- Я очень надеюсь, что вы уже закончили, иначе мне придется побыть хамом и закончить эту беседу самому. Так или иначе я его забираю.
Ну да он подпрыгнул. Взвился так, будто его кусали за пятки. От неожиданности. А еще от того, что его нервной системе после этой ночи понадобится не одна упаковка валиума, чтобы придти в норму. Да и вообще, когда спасение приходит так внезапно, притом, что всякая надежда на него уже потеряна, адекватные реакции вспоминаются как-то в последнюю очередь. И нечего так смотреть! Он просто об этом не расскажет. Никому и никогда.
Его избавитель стоял, сложив руки на груди, и выжидательно смотрел на полицейских, которые, хоть и выглядели недовольными, возражать не смели, и по мере игры в гляделки все более приобретали вид смирения со своей судьбой, а Джастин и вовсе стоял по струнке и во все глаза смотрел на своего героя, не смея верить вдруг свалившемуся на него счастью. Копы ,надо отдать им должное, все же продержали его лишние пять минут и взяли всю контактную информацию, которую он только мог им дать. Для опознания, как хмуро заявил тот детектив, что постарше. Вообще-то Джастин искренне сомневался, что будет кого опознавать. С одной стороны Коди достаточно рассудителен чтобы быстро и незаметно исчезнуть из города, а с другой - достаточно рисковый чтобы остаться в нем и затеряться. В любом случае, его не найдут, если тот не наделает глупостей, а уж в это Джастин не верил. Коди может быть кем угодно, но он точно не идиот.
- Пока, Йен, - буркнул в конце концов тот самый разговорчивый коп, - передавай привет отцу.
Его новый знакомый на это лишь лучезарно улыбнулся. Полицейские поспешили наружу, о чем-то недовольно переговариваясь между собой, и оставили их наедине, дав Джастину возможность облегченно выдохнуть и заодно хорошенько рассмотреть своего спасителя. Им оказался молодой смешливый парень, белый халат на нем окончательно дал понять, кто это и зачем он вмешался. Теплая мягкая рука мимолетно прошлась по скуле, задержалась на рассеченной брови, а затем оттянула веко.
- У меня нет сотрясения, меня осмотрели парамедики, - зачем-то сообщил Джастин, как-то не подумав о том, что врачу вообще виднее, что у него есть, а чего нет.
- Бровь придется шить, да и на ребра твои взглянуть не помешало бы. Пойдем, - молодой человек развернулся и направился в глубь коридора, а ему ничего не оставалось кроме как пуститься вдогонку. Наконец поравнявшись с доктором, Джастин все же не удержался и задал вопрос, который занимал его уже добрых четверть часа, собственно с момента появления его нового знакомого.
- Почему полицейские тебя послушали? Не то чтобы я возражал, но мне казалось, что они просто пошлют тебя, а не сбегут сами.
В ответ парень громко расхохотался, а, увидев его изумленно округлившиеся от такой реакции глаза, засмеялся еще сильнее.
- Ты помнишь, он назвал меня по имени? – покосился на него Йен, отсмеявшись, и, дождавшись кивка, продолжил. - Мы с этими джентльменами давно знаем друг друга. Так уж сложилось, что мой отец играет в покер с их начальником каждый четверг. Кстати мы пришли. Заходи.
Джастина втолкнули в небольшой ярко освещенный процедурный кабинет, и тут же ослепили направленной прямо в лицо лампой. Он сидел, не шевелясь, пока теплые руки, аккуратными оценивающими прикосновениями прошлись по его лицу в районе брови.
- Мда, - протянул Йен, убрав руки и смерив его задумчивым взглядом, - прости, приятель, но половину брови придется выбрить. Нельзя чтобы волосок попал в рану – она может загноиться.
Джастин пришел в ужас, только представив, на что будет похоже его лицо с наполовину лысой бровью и черными ниточками швов, но долго пугаться ему не позволили – наскоро вымыв руки и вытащив из ящика необходимые инструменты, Йен приступил к своим профессиональным обязанностям.
Какое-то время спустя – Джастин потерял счет минутам, полностью сосредоточившись на изящных и точных движениях рук на своем лице, он отстранился и с нескрываемой гордостью посмотрел на дело рук своих, а потом вдруг поперхнулся, хихикнул и снова рассмеялся в голос, вновь удивляя этим Джастина.

[Укус Бога]

- Что? – гневно поинтересовался он, когда Йен закончил хихикать.
- Прости, друг, но твой вид - это нечто, - выдавил тот, жестом фокусника извлекая откуда-то небольшое зеркальце, - ты прямо бойцовая ванилька какая-то! Это было бы очень мило, не будь так смешно.
Хорошенько рассмотрев себя, Джастин пришел к выводу, что, не смотря на обидный хохот, Йен все же абсолютно прав – ярко красная воспаленная нить раны с едва заметными черными штрихами швов, в сочетании со сладкой, ну что ты ни делай все равно сладкой, мордашкой смотрится предельно нелепо, а еще смешно.
- У меня ведь шрама не останется, - с испугом спросил он у доктора, в шоке от такой перспективы, но тот отрицательно покачал головой и заверил, что если не трогать швы, то все будет в порядке.
С ребрами обошлось без зашиваний. На него просто намотали тугую повязку и запретили снимать ее пару дней. Йен попрощался быстро – пиликнувший пейджер требовал его немедленного присутствия где-то в другом месте, и, оставшись один, Джастин с удивлением обнаружил, что уже светлеет – а значит можно попробовать выбить себе разрешение наконец уйти.
***
Он выходит из больницы и чувствует по-утреннему свежий ветер на лице. Холодные порывы щиплют щеку, и на мгновение он хочет удивиться, откуда взяться морозным дуновениям посреди лета, но не может, просто не в состоянии чувствовать сейчас ничего кроме бесконечной отупляющей усталости. Такой, что заполняет его изнутри и обволакивает снаружи, терзает и тело и душу, и не понятно, что страдает больше. Заштопанную бровь подергивает неприятной тупой болью, пульсирующей где-то на грани осознанного, а помятые ребра накрепко забинтованы и начинают ныть и жаловаться на судьбу, стоит только попробовать сделать глубокий вдох. Но не это мешает Джастину дышать полной грудью. Где-то там на периферии сознания, позади всех мыслей и чувств, он, как лошадка тяжеловоз, тащит груз, невидимый окружающим, да и ему самому в общем-то тоже. Тащит, и понемногу сгибается под его весом. Он как атлант, продолжающий удерживать небосвод, когда никому по большому счету это больше не надо, и люди уже даже забыли о его существовании, будучи свято уверенными, что небо никогда не рухнет и не раздавит их. Вот только продолжать держать все же нужно. Чертовски неприятная работа. Он бросил бы. Если б смог…
Вялое тело, вялые шаги, даже мысли в голове и те текут вяло. Джастин думает, что он весь прямо сочится усталостью, отравляя ей воздух вокруг. Поспать – вот то, что ему нужно! Лечь спать и молиться чтобы, когда он проснется, все случившееся оказалось всего лишь до жути пугающим сном, о котором не расскажешь и лучшему другу, да и сам постараешься поскорее стереть в памяти. Он вымотан настолько, что готов отрубиться хоть сейчас, забиться в какой-нибудь угол и свернуться в клубок, заснув на неделю, на год, на столетие как девчонка из сказки, впасть в кому и не выходить из нее пока боль не утихнет… И да, на этот раз он не ребра имеет в виду. Но видимо что-то в его голове не в восторге от такого плана, поэтому он упрямо переставляет ноги, движется вперед, не раздумывая, куда он идет и зачем, полностью отдавшись на волю своего внутреннего компаса. Впрочем, это вранье, он все же прекрасно знает куда в конце концов выйдет. Словно какой-то гребаный инстинкт ведет его домой, когда он потерян… во всех смыслах этого слова. Как будто стоит закрыть дверь и все что мучает его останется там, за порогом, в большом и жестоком мире, но внутри ты в безопасности. Кто его знает, может и правда инстинкт… В конце концов, каждый зверь забивается в собственную нору, чтобы зализывать раны.
В такую рань на городской транспорт лучше не рассчитывать и Джастин идет пешком. Идти далековато, и, наверное, проходит уйма времени, прежде чем он видит перед собой родную дверь, но в данный конкретный момент Джастин и время играют за разные команды. Они знают о существовании друг друга, но предпочитают делать вид, что это их не касается.
Что-то случилось с ним за эту ночь и время тут снова не при делах. Словно за несколько часов он повзрослел на парочку десятков лет, а то и вообще состарился. Интересно если украдкой пощупать лицо на наличие морщин, он сможет потом доказать себе, что не спятил? Он будто с расстояния в жизнь смотрит на себя вчерашнего и готов биться головой о ближайший столб или заходиться в истерическом хохоте, настолько глупыми, смешными и наивными ему кажутся собственные планы, мысли, надежды и чего греха таить действия. Ему не восемнадцать лет, а больше, намного больше - сто восемьдесят или тысяча восемьсот. Он словно видел, как рождалась эта вселенная и как она умрет. Он так устал… Ему не восемнадцать лет, а меньше, намного меньше – восемнадцать дней, восемнадцать часов. Прозревать это всегда больно, но вот прозреть и увидеть, что ты до восемнадцати лет прожил младенцем это еще и очень стыдно. Что ж, пора взрослеть…
Нападение на Криса, месть – самая большая глупость… Господи, он ведь мог убить его! И дружба с Коди. Он ведь с самого начала видел, что с парнем что-то не так, просто предпочитал убеждать себя в обратном, потому что Коди был ему нужен. Использовал, а когда в нем заговорила совесть, послал подальше, угрожая тому его же собственным оружием. Похоже, Коди был прав - сука ты, Джас. И Брайан… С ним сложнее всего, ведь Джастин все еще до боли, до крика, до вырванных с мясом рук не хочет его отпускать. Но… кажется именно это и называется взрослением, когда ты осознаешь что в мире существуют не только твои желания. Если Брайану будет легче, если он оставит его в покое, чтож такую малость Джастин может для него сделать. Для Брайана он вообще может сделать что угодно, даже уйти.
Он входит в дом и уже собирается потихоньку прошмыгнуть по лестнице в свою комнату, чтобы там рухнуть на кровать, даже не раздеваясь, и с разбегу нырнуть в царство Морфея на ближайшие сутки, дать измученному телу и разуму долгожданный заслуженный отдых, но, услышав из кухни отчаянные женские рыдания, замирает. Источник звука долго искать не приходится – его мама, уткнувшись лицом в сложенные на кухонном столе руки, плачет, нет, не плачет – воет подстреленным зверем, скулит пнутым щенком, рукава дорогого свитера насквозь мокрые от слез, а плечи колотятся, как локальное землетрясение.
- Мам, - зовет он испуганно, не зная как поступить лучше. Метнуться рядом? Обнять? Втиснуть в свою грудь и заставить поверить что, что бы не случилось там, в злом и жестоком внешнем мире, оно обязательно съежится и померкнет в объятиях родного человека? Или отступить и спрятаться, и постараться стереть из памяти то, что он видел, просто потому что он на своем опыте знает, что есть вещи, которыми не делятся даже с семьей? А главное он не понимает, ЧТО могло случиться такого, что заставляет его мать рыдать, а его самого приводит в состояние почти суеверного ужаса при взгляде на эту картину, возвращает в сопливое детство, когда не остается ничего, кроме того, чтобы просто смотреть, кляня себя за беспомощность?
- Джастин? – она всхлипывает удивленно и радостно, поднимая на него широко распахнутые, красные от слез глаза. А у него внезапно пропадают все вопросы и остается лишь гулкая звенящая пустота в голове от понимания КТО на самом деле виновник ее слез, КОГО он собирался разорвать за нанесенную ей обиду. – О, Джастин, ты дома! Слава Богу!
Да, он не был дома почти двое суток, пока играл в праведную месть, вначале создавал себе проблемы, а потом разбирался с ними. Коди-Коди, ты даже сам не представляешь насколько был прав. А мать разражается новым приступом рыданий, на этот раз облегченных, и Джастин словно кожей ощущает, как отпускают ее накопившиеся внутри неуверенность, страх и отчаяние. Больше всего ему сейчас хочется отвесить себе хорошую затрещину и запереться в своей комнате, подальше от любых глаз, позволив совести и чувству вины приступить к своим профессиональным обязанностям, но он лишь осторожно привлекает к себе маму, которая с облегченным выдохом стискивает его в объятиях так, что от острой боли в помятых ребрах перед глазами пляшут черные мушки.
Она успокаивается скоро, быстрее чем он ожидал - вытирает глаза, в последний раз шмыгает носом, только плечи еще слегка подрагивают, свидетельствуя о прошедшей истерике. Когда она отстраняется и сурово сводит брови у переносицы, предвосхищая бурю, Джастин почти счастлив. Пусть накричит, накажет - он заслужил, лишь бы больше не рыдала, сжавшись в комок – второго такого раза он просто не выдержит.
- А сейчас ты объяснишь мне, где ты шатался и почему тебя не было дома двое суток! – чеканит мать каждое слово, со злостью глядя на него, а потом ее взгляд зацепляется за швы на брови и за торчащий из-под, наверное, безвозвратно испорченной рубашки край повязки на ребрах и ярость во взгляде щедро разбавляется беспокойством, а рука мгновенно тянется ощупывать его лицо. – Имей в виду, если объяснение мне не понравится, я запру тебя дома на месяц!
Удерживать серьезный вид очень сложно, ведь мысленно Джастин уже давно широко ухмыляется. Мда, это его мать – вроде и сердится и все равно не может не волноваться. Он открывает рот, чтобы рассказать все как есть от начала до конца и плевать, что последует за этим признанием, но неожиданно и как-то по взрослому понимает – не сейчас. Не сейчас, когда ее нервы все еще на пределе после недавней истерики, когда он сам еле держится на ногах от усталости и нервного истощения. Он не будет врать – даже смешно вспоминать свои неуклюжие попытки наплести ей что-нибудь правдоподобное. Все-то она понимала - просто давала ему шанс разобраться со своей жизнью самостоятельно. Мудрая женщина его мама, а вот сын у нее полный кретин.
- Мам, давай поговорим обо всем потом, ладно? – мягко произносит он. - Ты устала, да и я на ногах не держусь. Вечером я все тебе расскажу и отвечу на любые вопросы, честно. Просто сейчас, давай выспимся, ладно?
Она еще с мгновение смотрит на него и согласно кивает, а Джастин давит в себе облегченный выдох.

[Укус Бога]

- Ну, я тогда пошел к себе? Спокойной ночи! – пожелание звучит абсолютно по-идиотски в разгар утра, но именно это им обоим и нужно – покой. Дождавшись ответного пожелания, он мешкает еще пару секунд, убеждаясь, что мать направится в спальню, разумеется на неразобранную кровать – не только у него сегодня была бессонная ночь, и только потом резво взлетает вверх по лестнице чтобы самому получить долгожданный отдых.
Джастин просыпается от стука в дверь. Звук не громкий, он скорее робкий, такой будто тот, кто стоит за дверью искренне надеется, что его не услышат и он с чистой душой и осознанием выполненного долга, сможет уйти туда, откуда пришел.
- Да! – рявкает он, протирая заспанные глаза и со стоном шарит рукой вокруг, пытаясь найти часы. Хотя, судя по ощущениям, он проспал достаточно долго, чтобы, бодрствуя, не ощущать настойчивого желания уничтожить человечество.
- Джастин, это мама, – доносится из-за двери. – Тут к тебе кое-кто пришел. Спустись в гостиную.
- Я сплю! – вернее спал, потому что черта с два у него получится заснуть снова.
- Я думаю, ты захочешь с ним поговорить. Спускайся, тебя уже ждут!
Звук шагов в коридоре удаляется и Джастин все же сползает с кровати, издав новый душераздирающий стон.
- Что за идиотские ребусы? Нельзя сказать по-человечески? – возмущается он, пытаясь сообразить, куда давеча засунул свои джинсы. В этой фразе должно быть по меньшей мере три «блять», но есть шанс, что мама все еще крутится где-нибудь по близости, а значит сможет расслышать его крик души. Желание уничтожить все живое, начиная с его загадочного гостя, вопреки надеждам все еще назойливо крутится в голове, когда он плетется к лестнице, и исчезает только тогда, когда он потрясенно замирает на пороге гостиной. Правда вместе с ним оттуда исчезают и все остальные мысли и желания. Полное и абсолютное ничто в голове и отвисшая от шока челюсть – наверное он презабавно смотрится со стороны, вот только нету во всем этом абсолютно ничего забавного.
Вы слышите этот звук? Это смех вселенной. У нее истерика, она воет и катается по полу, глядя на своего любимого клоуна. И стоило сегодня принимать нелегкое решение оставить Брайана в покое, чтобы спустя несколько часов с ним столкнуться? И где?! В своем же собственном доме! Все казалось бы давно и прочно позабытые инстинкты тут же поднимают голову как боевые кони при звуках рога, орут в голове на сотни голосов, узнавая свое, родное. Взгляд, жест, запах… Господи, да за что ему это? Не иначе, как за целый сонм кармических грехов из прошлых жизней. С недавних пор он уже всерьез сомневается, что сможет остаться после всей этой истории в здравом уме.
Против своей воли, против голоса разума, настойчиво вопящего что-то донельзя пафосное про одни и те же грабли он вглядывается в Брайана, пожирает его взглядом, стараясь закрепить, зафиксировать как можно четче каждую черточку до того как тот снова исчезнет из его жизни. Хэппи энды - это в сказках, а у них только вот так.
Брайан очень изменился и в то же время не изменился ни капельки. Он довольно сильно похудел, и теперь Джастин вслед за мамой готов признать, что ему и вправду надо больше есть. Стрижка другая, волосы чуть длиннее, под глазами тени. Последние пара месяцев у него вряд ли пройдут под грифом «лучшее время в моей жизни». А вот глаза все те же – колдовские, манящие, цвета изумрудов и абсента и дурманят не хуже этого зелья. Забавно, но на кресло Джастин вообще не обращает внимания, разве что на мгновение задумывается, что Брайан в нем выглядит намного моложе своих тридцати и намного уязвимей. Мальчишка со взрослыми глазами. И если Джастин раньше шутил, что они одного возраста, то теперь он чувствует себя гораздо старше. Но в остальном это все тот же Брайан. Не смотря ни на что, он все еще самый красивый мужчина, что Джастин видел в своей жизни, он все еще совершенство.
- Что ты здесь делаешь? – спрашивает он, когда минутка восторженного разглядывания заканчивается. Джастин злится, потому что ведет себя как влюбленная школьница, оттого вопрос выходит грубее чем надо.
- Ну, тогда в больнице у нас осталась пара невыясненных моментов. В таких ситуациях взрослые люди эти моменты проясняют. И так как термин «взрослые люди» больше подходит мне, чем тебе, вуаля – я здесь, - ехидно отвечает Брайан, сдерживая хихиканье под маской невозмутимости, а Джастин так и вовсе поперхнулся смешком на финале этой фразы. Взрослые люди? Серьезно? Он себя в зеркало-то видел?
- Хорошо, - с преувеличенной готовностью кивает он, - А теперь попробуй еще раз, и в этот раз – правду.
- Дэбби заставила, – на лице у Брайана расцветает лукавая усмешка, и Джастин не может не ухмыльнуться в ответ. Вот это действительно похоже на правду, в конце концов, именно Дэбби притащила его в палату к Браю в предыдущий раз.
- Кто бы мог подумать, мать Майкла - наш личный купидон – острит Брайан, попадая прямо в тон его мыслям. Но одно упоминание о Майкле разом стирает весь его благодушный и чего уж там невероятно счастливый настрой, с размаху кидая его в объятия монстра с глазами такими же зелеными, что и у человека, что сейчас сидит напротив. Слишком уж легко Джастину вспоминаются и постоянные визиты Майкла в больницу, и то, как тот велел ему держаться от Брайана подальше, и то, что, когда Джастину указали на дверь, Новатны остался и смотрел торжествующе. Хотел занять его место, и черта с два у него бы не вышло.
- Я думал, Майкл не давал тебе скучать, - он произносит это как бы между прочим, деланно-небрежно, изо всех сил стараясь удержать на лице выражение безразличия к тому, что хочет слышать в ответ… но что-то не так. И он только что с размахом облажался.
На лице Брайана не дернулся ни один мускул, а губы все так же растягивает безмятежно-довольная ухмылка, такая искренняя, что никто не заподозрит в ней фальши, вот только мягкий изумрудный свет в его глазах, заставлявший все вокруг тускнеть рядом с ним исчезает бесследно, выключается как перегоревшая лампочка, а Джастин давно научился подмечать подобные мелочи, чтобы дать себя обмануть. Он не знает как и почему, но совершенно точно, как на своей собственной шкуре чувствует, как попал по больному месту. Зарядил от души прямо в только-только начавшую заживать, все еще сочащуюся сукровицей рану. Брайан закрывается. Джастин физически ощущает вдруг выросшую между ними стену, неприступную и непробиваемую, давящую на него всем своим многотонным весом. У Брайана Кинни бесспорный талант в возведении стен между собой и другими людьми. Великая Китайская, Берлинская и все прочие стены в мире могут нахрен удавиться от зависти. Им бы так разделять людей, как та, что пролегла между ними. Он мог бы сказать, что видит под маской безмятежности глубоко запрятанное желание развернуться и свалить отсюда как можно дальше, желательно на другой конец Земли, но это вранье – никто не может видеть сквозь стены.
- Прости, - шепчет он, не до конца понимая, за что собственно извиняется, почему Брайан так реагирует на, пусть и заданный из ревности, но все же вполне безобидный вопрос. Но по большому счету это не важно. Он готов молить о прощении снова и снова еще тысячу раз, бросаться под ноги или встать у двери, не давая Брайану возможности выбраться, если только это может его удержать. Гребаная история повторяется каждый раз, не важно кто из них уходит, результат одинаков – он снова остается один.
Брайан нервно дергает плечом - мол, ладно проехали, а Джастину стоит больших трудов не расплакаться от облегчения – нервы ни к черту - видя, как из его глаз пропадает заслон.
- Послушай, я знаю, я был груб с тобой в прошлый раз… - начинает Брай, и умолкает на середине фразы, а Джастину вдруг кажется, что у него выросли крылья. Он открывает рот, не дожидаясь ее окончания. Если он все правильно понял, то он его и не дождется – Брайан не умеет и дико не любит извиняться.
- Ты хочешь сказать, что просишь прощения? - атакует он в лоб, и после довольно длительной паузы Брай бессильно кивает, избегая смотреть ему в глаза. Нет, все же Брайан Кинни и извинения вещи не просто не сводимые – взаимоисключающие.
- И на самом деле ты не хочешь, чтобы я уходил? – воодушевленный своим везением и открывающимися перспективами, Джастин забывает главное правило – на Брайана никогда нельзя давить, он спрашивает напрямик, забивая на окольные пути, и с нетерпением ждет ответа. На этот раз пауза еще длиннее – такая, что мысленно он десять раз уже успел разбиться с высоты своих фантазий о мрачный асфальт реальности, прежде чем Брай обреченно кивает снова, будто бы сдается.
Это все, что нужно сейчас Джастину, точнее это все, что вообще когда-либо было ему нужно. Его улыбка полностью оправдывает его прозвище и в данный момент действительно могла бы составить солнцу серьезную конкуренцию. Пусть не умеет извиняться, пусть язва каких поискать, пусть он никогда не будет принадлежать только ему одному, но все равно только сейчас, только с ним Джастин чувствует себя по настоящему счастливым.
- Должен же кто-то за тобой присмотреть, а то еще чего доброго натуралом станешь.
Джастин лишь снисходительно хмыкает в ответ на эту реплику, она полностью подтверждает его предыдущую мысль. Ладно, Брай, можно и так, если тебе нужны оправдания перед самим собой.

[Укус Бога]

Реальность врывается в его маленький мирок для двоих протяжным гудком автомобиля. Брайан смотрит в окно и смущенно поясняет
- Это за мной. Такси.
Прощаться не хочется. Прощаться невыносимо. Он словно снова теряет то, что едва успел найти. В последней попытке убедиться, что все это действительно происходит, и он не встанет вечером с гудящей головой и осознанием того, что ему приснился абсолютно потрясающий и, к сожалению, совершенно неправдоподобный сон, он спрашивает
- Я зайду к тебе завтра, хорошо? – и со страхом ждет ответа.
Брайан улыбается и пожимает плечами.
- Конечно. Почему нет?
Подождать до завтра Джастин согласен, как и на поцелуй в губы, нежный и почти мимолетный, но обещающий что-то прекрасное, что-то, что обязательно случится – нужно только набраться терпения.
У двери он притормаживает, изо всех сил желая помочь Брайану погрузиться в такси, но понимая, что этим его только разозлит. Принимать помощь - еще одна вещь, которую не любит и не умеет Брайан Кинни.
Он смотрит вслед уезжающей машине и размышляет о том хрупком перемирии, что нечаянно установилось между ними.